Пластика души

Крамер Марина

Снова то же движение головой. Матвей видел в своей жизни немало истерик, но так и не научился справляться с ними, вернее, не знал иного способа, кроме хорошей оплеухи, но не бить же пациентку, женщину, уступающую ему в весе раза в два? Он понимал, что никакими словами не прекратит происходящего, нужно ввести препарат, но как сделать это, не применив физическую силу, пока тоже не знал. Оставалось надеяться, что более опытный в таких вопросах психолог сумеет сделать то, что нужно.

Куликова по-прежнему раскачивалась, как ванька-встанька, и протяжно выла в колени. Матвей растерянно оглянулся,

пытаясь понять, не могло ли что-то в палате вызвать такую реакцию. Ноутбук был закрыт и лежал на тумбочке, а вот телевизор, висевший в нише напротив кровати, работал, хоть и без звука. Заканчивалась новостная программа. Телефон? Матвей снова огляделся, но не обнаружил нигде мобильного.

«Может, в кармане лежит, вон как оттопырился», – подумал он, бросив взгляд на серые спортивные брюки пациентки.

– Наталья Анатольевна, вам кто-то позвонил?

И тут она подняла на него красное, все в пятнах, заплаканное лицо и смерила его таким злобным взглядом, что Матвей невольно подался назад и упал, не удержавшись на корточках.

– Отвяжитесь от меня! – заорала Куликова так пронзительно, что у Мажарова заложило ухо. – Отвяжитесь – чего непонятного?! У человека не может быть плохого настроения?!

– Разумеется, может, особенно в клинике, – раздался от двери спокойный голос Евгения Михайловича, входившего в палату. – Это вполне нормально – в ожидании пластической операции испытывать тревогу и даже раздражение. Неизвестность всегда пугает, это вполне понятно. Матвей Иванович, вы идите, мы тут сами, да, Наталья Анатольевна?

То ли вид психолога, то ли его голос подействовал на пациентку, но она вдруг поднялась, села на кровать и пробормотала:

– Простите… я совсем… простите, пожалуйста, – и зарыдала, как ребенок, уткнувшись лицом в ладони.

Психолог сел рядом, приобнял ее за плечи:

– Ничего, ничего… все в порядке… вы поплачьте, это ничего… – а свободной рукой сделал знак Мажарову, чтобы тот уходил.

Матвей постарался сделать это как можно тише, словно боялся помешать.

Психолог вернулся в ординаторскую через час, открыл окно и закурил, присев на подоконник. Матвей терпеливо ждал, пока он заговорит сам, не стал торопить расспросами. Докурив, Евгений Михайлович повернулся к нему:

– Она успокоилась, дала сделать инъекцию, когда я уходил, уснула.

– Не сказала, в чем дело?

– Нет. Она вообще какая-то странная, вам не показалось?

– Ну, я видел список предстоящих операций, сам же составлял, – пожал плечами Матвей. – Чтобы захотеть таких кардинальных перемен, нужно иметь либо веские причины, либо больную голову.

– А вы как думаете – зачем ей это?

– Представления не имею. Это уже ваша епархия, так сказать.

– Но у вас ведь сложилось какое-то свое впечатление?

– Честно скажу – мне она кажется ненормальной, – произнес Матвей, отодвигаясь от стола. – Но вы ведь не нашли никаких отклонений, раз подписали бумаги, так?

– Если говорить о психическом здоровье, то никаких патологий у нее нет. А вот что там в душе на самом деле… Она не очень контактная, надо признать. Твердит, что устала жить с такой внешностью.

– Но вы ведь ее видите точно так же, как

я. Ничего экстраординарного в ее внешности нет. Во всяком случае, такого, с чем невозможно жить.

– Ну, для женщин иной раз горбинка на носу уже причина для недовольства, а то и для трагедии. – Евгений Михайлович закрыл окно и расположился на диване, закинув ногу на ногу. – Мне кажется, что ее внутри что-то гложет, но она старательно это скрывает, и я никак не могу подобраться к этому. На вопросы о семье она отвечает крайне сухо и неохотно, настаивать я не могу, иначе совсем закроется. Сказала, что живет одна, и, судя по всему, это правда – за все время ее никто не навещал, я специально спросил у сестер, она не подавала заявку на пропуск.

Матвей заложил руки за голову и откинулся на спинку кресла. Про заявку на пропуск он знал, потому что ничего не подписывал, а это входило в обязанности лечащего врача – обеспечить родственникам пациента вход на территорию клиники. Пациент подавал список, врач выписывал пропуска, отдавал старшей сестре, а та передавала список и пропуска на шлагбаум. Но Куликова никакого списка Матвею не подавала, хотя он напомнил ей об этом на второй день ее пребывания в клинике.

– А кем она работает, кстати? – спросил он, припомнив, что на этот вопрос пациентка ответила уклончиво – случайная подработка.

– Сказала, что занимается копирайтингом.

«Такое впечатление, что она врет кому-то из нас, либо мне, либо психологу. И потом – откуда тогда деньги на дорогую клинику и операции? Она не похожа на человека, располагающего такими суммами. Но первый взнос был оплачен в тот же день, как был выставлен счет».

– Она вам не нравится? – спросил Евгений Михайлович, и Матвей почему-то почувствовал подвох в этом вопросе.

– Она и не должна мне нравиться, – пожав плечами, отозвался он. – Мне на ней не жениться.

– Но вы испытываете к ней неприязнь, – настаивал психолог, и Матвей вдруг начал злиться.

– Тест на профпригодность?

Евгений Михайлович поднял вверх руки:

– Боже упаси! Просто стало интересно.

– Надеюсь, я удовлетворил ваше любопытство? Тогда, с вашего позволения, вернусь к работе. – Матвей придвинулся к столу и щелкнул кнопкой мыши, заново открывая файл с историей болезни.

Психолог посидел еще какое-то время, потом поднялся и вышел из ординаторской.

«Почему мне в последнее время кажется, что он меня изучает, как под микроскопом злокачественные клетки? Вопросы задает, присматривается, – думал Матвей, вбивая в файл запись о сегодняшней истерике Куликовой. – Как будто в чем-то подозревает. А я, как дурак, уже чувствую себя в чем-то виновным, хотя это абсолютно не так».

Наталья

К моему удивлению, поехали мы не на машине, а электричкой. Работодатель объяснил это желанием показать мне маршрут, хотя, как я понимала, он не представлял особой сложности. В электричке мы долго молчали, я рассматривала окрестности, а агент читал какую-то рукопись в электронной читалке. Судя по брезгливой гримасе, то и дело кривившей его лицо, текст оставлял желать лучшего. Вадим Сергеевич прикусывал губу, хмурил брови и качал головой, проматывая целые куски.