Пластун
Шрифт:
– Да в одном жилом вагоне разместим, – подтвердил я. – Нам бы только вопрос с продовольствием решить.
И атаман, и старик уставились на нас, как на благовестных ангелов, слетевших с небес.
– Ай, и вправду возьмете?
– Чего ж не взять?! Мест навалом, – развивал свою мысль Павел. – Да и командир бронепоезда полковник Весёлкин – природный казак. Собирайте народ – да в путь. Тут до станции сами знаете – верст пять, не более. За два-три часа пройдем.
Казаки переглянулись. Атаман глянул на ходики с гирями. Стрелки только-только сошли с четырех часов.
– К вечеру могем успеть!
– Надо людей созывать на большой сход, – обронил как бы для себя Платон Северьянович и водрузил на седую голову серебристую папаху.
– На чем людей повезем? – спросил сотник с рыжим
– Брички соберем по базам. Подводы… Детей посадим, поклажу положим. А бабы пехом пойдуть, не запарятся, – по-деловому рассуждал атаман.
– Продовольствия надо бы побольше захватить, – напомнил я. – У нас вся команда на голодном пайке сидит. Да и в Новороссийске со съестным туго будет.
– Ну, запасы еще не проели, захватим, – пообещал атаман. – Вот сегодня, правда, последнего барана зарезали. А так, в случае чего и кониной перебьемся. Крупы да зерна наберем… Ну, орлы, смотрите, – покачал головой атаман. – На вас теперь вся надежа. Мы-то в отступ уйдем, а вы наших-то в Новороссийск доставьте. Мы их там найдем.
– Дай им пару казаков для охраны, – предложил старик. – Мало ли чего в дороге выйдет.
– Казаков дам со всей справою, – повеселел атаман. – Айда народ собирать.
Сотники сотворили крестное знамение и бросились по куреням. Вскоре на майдан по зову набатного колокола повалил народ…
Куцый обоз в три брички и две подводы двигался по едва подсохшей полевой дороге в сторону железнодорожной станции. Впереди верхом ехал Павел, зорко поглядывая по сторонам. Красных можно было опасаться с любого направления. И это понимали все, поэтому шли молча и быстро, даже малые дети не ревели. Женщины с младенцами – их было трое – ехали на бричках, пристроившись между узлами и прочей поклажей. И лишь одна несла своего новорожденного на руках. Я заприметил ее сразу – высокая, черноволосая, с необыкновенно красивым лицом – казачья мадонна! Она упорно не хотела садиться на подводу, боясь растрясти своего малыша. На третьей версте она заметно устала, руки, конечно же, занемели. Я спешился и подошел к ней.
– Ну, что – притомилась ведь! Давай я понесу. А ты коня веди.
Молодая мать бросила на меня внимательный взгляд и промолчала.
– Руки-то дрожат, не дай бог уронишь. Нам идти еще столько, еще и полстолько. Не донесешь. Давай я понесу!
Она смерила меня еще одним изучающим взглядом и наконец протянула драгоценный сверток, завернутый в белую шаль из козьего пуха:
– Сам смотри не урони!
Я передал ей повод, она повела коня, а я понес ее ребенка, почти не ощущая тяжести невесомого, только что появившегося на свет тельца. Я никогда еще не держал на руках младенцев. И только сейчас понял, какое это чудо – росток человеческой жизни. Как легко его уничтожить – срубить шашкой или свалить выстрелом из нагана. Как трудно взрастить…
– Как мальца-то зовут?
– Иваном крестили.
– А тебя?
– А я Ульяна.
– А муж где?
– А мужа под Батайском убили.
– Царство ему небесное!
Мы шли рядом, но молча, боясь разбудить уснувшего ребенка. Мальчонка корчил во сне смешные рожицы, причмокивал губешками – видимо, ему снилось что-то сладкое и забавное.
Впереди и позади безотрадно шагали беженцы. Это был самый настоящий исход народа, отличавшийся от библейских времен разве что тем, что у казаков за спинами были винтовки, а не луки. В остальном все так же беспощадно пекло весеннее солнце, вместо пустыни стелилась оттаявшая степь, повизгивали несмазанные колеса бричек да фыркали кони. И как во времена царя Ирода, висел над нами дамоклов меч скорой и беспощадной расправы. Я поглядывал на горделивую красавицу и понимал: не было ей иного пути – останься она в станице, уж точно не убереглась бы от рук озверевшей от победной вседозволенности солдатни.
Глава четвертая. Великий отступ
Наш обоз из заляпанных грязью бричек и подвод, доверху загруженных узлами, баулами, сумами, а главное – мешками с продовольствием – пшеном, кукурузным зерном, картофелем, бураками… прибыл на станцию поздним вечером. Командир бронепоезда без особой радости выслушал нас, вник в ситуацию и дал
– За кого Бога молить?
– Моли за раба Божия Николая.
– Спаси тя Христос!
– Погоди, сейчас каши принесу! Голодная ведь?
– Ну, принеси! – впервые улыбнулась она.
Над костром висел полевой котел, а на углях стоял чугунный казан, добытый где-то старым казачьим способом.
Кашевар наш, радостный от того, что ему снова нашлась привычная работа, ухнул мне в котелок пару черпаков разварной гречки, от души сдобрив ее кукурузным маслом. Я принес ужин в жилой вагон, прихватив по пути и чайник с отваром шиповника вместо заварки. И снова заслужил благодарный взгляд и нежное рукопожатие. Я надеялся провести рядом с Ульяной всю ночь, но полковник Весёлкин приказал всем членам команды занять боевые посты. Бронепоезд шел по перегонам, где в любой момент могли обстрелять – и красные, и зеленые, и партизаны. Мы с Пашей поднялись на паровоз и устроились у пулеметов на тендере. Утешала горячая каша, благоухавшая в нашем котелке, да звездная весенняя ночь, горевшая Стожарами в полнеба. Впрочем, любоваться небесными красотами долго не пришлось: машинист Савельич призвал нас на помощь. После того как его помощник был убит в последнем бою, а кочегар сбежал, нам с Павлом приходилось выполнять их обязанности. Научились и уголек в топке шуровать, а когда уголь кончался, швыряли в огонь березовые поленья. Но теперь мы это делали с удвоенной энергией. Впереди был Новороссийск, а в нем брезжило спасение…
Утром 22 марта мы проскочили станцию Абинская, а к вечеру ее уже заняли передовые части Красной армии.
На пригородной станции Гайдук нас отправили на запасной путь. По главному ходу прошел штабной поезд генерала Деникина в сопровождении бронепоезда. Спустя полтора часа, после того как Весёлкин недвусмысленно навел орудия на здание станции и водокачку, нам перевели стрелки на главный ход. Даром что на бронеплощадках не было ни одного артиллерийского снаряда.
В Новороссийске творилось невообразимое: весь этот «тыловой вертеп», особенно припортовый район, был забит пехотными, кавалерийскими, казачьими частями. Все это, смешавшись в одну пеструю неуправляемую, но вооруженную толпу, стремилось как можно быстрее попасть на пароходы и корабли, уходящие в Крым. И только в самом порту коренастые шотландские стрелки в своих клетчатых – на потеху честному народу – юбках пытались навести подобие порядка. Смять их ничего не стоило, но за стрелками маячили орудийные башни линкора «Император Индии» и крейсера «Калипсо». В гудящей нервной толпе было немало раненых, приковылявших из брошенных госпиталей на костылях и так; увы, никому не было до них дела, и никто не собирался пропускать их к спасительным трапам Цементной пристани.
В ночь на 26 марта в Новороссийске жгли склады, цистерны с нефтью и взрывали снаряды. Английские корабли время от времени постреливали по горам – для острастки буденовских войск, которые, оставив в тылах тяжелую технику и артиллерию, налегке пытались ворваться в город. Если бы не корабли союзников, в том числе и итальянские, и французские, то буденовские части давно бы уже заняли предместье. А еще прикрывали нас два полка – Донской калмыцкий полк, сформированный из бузавов – сальских калмыков, и 3-й Дроздовский полк. Казалось, в пылу эвакуации о них забыли, и судьба их предрешена. Но генерал Кутепов вернул с моря вышедший в Константинополь эсминец «Пылкий» и добился, чтобы командир корабля принял на борт всех дроздовцев. Это был поступок мужественного и волевого генерала. А вот полк донских калмыков забыли на берегу. Вместе с ними был и обоз, в котором они пытались вывезти свои семьи. Калмыки не приняли предложение красных о капитуляции и держались до последнего патрона. Судьба бузавов была ужасной: красноармейцы порубили их вместе с домочадцами.