Плата по старым долгам
Шрифт:
Им повезло - в холле шестого этажа не было дежурной, и они, миновав погруженный в предутренний сон лабиринт гостиничных коридоров, перешли в старое, еще довоенной постройки здание, спустились на второй этаж, где помещалось кафе. Роман открыл дверь кафе, через зал, кухню, подсобку вывел беглецов в хозяйственный двор. Их встретили моросящий холодный дождь, непроглядная тьма, настороженная тишина. Когда переходили в старое здание, где-то в районе четвертого этажа главного корпуса разнесся по коридорам возбужденный гул голосов, хлопанье дверей - очевидно, молодчики Кошарного обнаружили номер вице-президента
– Значит так, - полушепотом сказал Роман.
– В двух кварталах отсюда стоит мой "Москвич". Когда доберемся до него, будем считать, что оторвались. Надо только определить, куда ехать. Если Мельник объявит тревогу по городу, положение осложнится - мою тачку вся милиция знает. Но что-нибудь придумаем. Остается решить, куда ехать. Ко мне нельзя Кошарный своих волкодавов в первую очередь на Листопада пошлет. К моим старикам не следует по той же причине. Друзей-приятелей, к которым можно было бы завалиться среди ночи всей компанией, не осталось...
Олег назвал адрес, сообщенный Брыкайло.
– Годится, - обрадовался Роман.
– Это неподалеку. Если пешком через двор Политеха, минут за двадцать можно дотопать. Но лучше на машине. Только сначала я выгляну на улицу.
Как только он отошел, Мирослава, до того не проронившая ни слова, разрыдалась.
Олег обнял ее за плечи.
– Возьми себя в руки. Мы непременно выберемся и все утрясется. Все станет по своим местам. Вот увидишь.
Хотел утешить, но она отмахнулась.
– Не трогай меня! Я дрянь, сволочь, проститутка. Он из-за меня застрелился. Я нахамила ему. Перед тем, как уйти, нахамила.
– Не говори глупостей. Ты ни при чем. Он запутался в своих махинациях, аферах, к которым ты не имела никакого отношения.
– Нет, - замотала головой Мирослава.
– Если бы я не нахамила, не ушла, он не сделал бы этого. Он любил меня. У меня с ним ничего не было, но я знаю - он любил только меня. Полина, сын, родители были для него ничто, пустое место. Если бы не ушла... Он на коленях стоял, умолял...
– Чтобы ты голышом танцевала перед Мельником?
– невольно вырвалось у Олега.
– Не смей так говорить! Он хотел бросить все и уехать. Но только со мной.
– Надо было согласиться.
Мирослава ахнула, попятилась, стала растворяться в темноте.
Опомнившись, Олег рванул следом, догнал, обнял, стал целовать ее мокрое от дождя и слез лицо.
– Я сказал глупость. Прости. Ну, пожалуйста. Очень прошу.
– Ты ничего не понял, - снова заплакала Мирослава.
– Я не о себе - о нем. Он всегда и во всем добивался своего. Только не любви. А человек не может прожить жизнь, никого не любя. И я виновата, что не ушла из дома, как только поняла какое чувство он питает ко мне. Обманывала себя, убеждала, что ошибаюсь...
– Я уже все понял, - утешал ее Олег.
– Ты была ему многим обязана, но он требовал непомерной платы. И ты все правильно сделала.
Но, утешая ее, он думал, что Мирослава напрасно терзается угрызениями совести: по-настоящему, безраздельно, всю жизнь Леонид любил только себя, для других этого чувства не оставалось. И вряд ли ссора с воспитанницей могла серьезно повлиять
Мирослава перестала всхлипывать, обняла Олега, приникла к нему.
– И ты прости меня. Мне не надо было рассказывать об этом. Но я хотела, чтобы ты знал все.
Из темноты вынырнул Роман.
– Кончайте миловаться, молодожены. Пошли!
Они вышли на плохо освещенную Садовую улицу, параллельную той, на которую выходил фасад центрального гостиничного корпуса, и соблюдая меры осторожности, оглядываясь по сторонам и прижимаясь к стенам домов, добрались до угла, перебежали дорогу, свернули в переулок, где Роман оставил свой "Москвич".
В переулке было тихо и так же темно, как в хозяйственном дворе. Только гонимый встречным ветром дождь шел сильнее. Холодными колкими дробинками он бил в лица, заставляя щуриться. В глубине переулка горел единственный уличный фонарь. Тусклый расширяющийся книзу конус его лучей выхватывал из темноты радиатор и часть кабины канареечного "Москвича". Других машин в переулке не было, что обнадежило беглецов.
Идущий впереди Роман неожиданно остановился, досадливо крякнул, схватился за ногу.
– Судорогой свело, - громко сказал он бросившемуся к нему Олегу, а когда тот приблизился, ухватил его за плечо, быстро зашептал: Волкодавы... Засекли мою тачку... Сзади первая подворотня - проходняк. Хватай Мирославу и туда. Я задержу их.
Олег распрямился, стараясь не смотреть в ту сторону, где стоял "Москвич", спросил у Мирославы булавку и тут же шагнул к ней, взял за руку, крепко сжал, сказал едва размыкая губы:
– Спокойно. Брось сумку. И быстро назад.
Пятясь, Мирослава, как завороженная, смотрела туда, где их ждала засада. До спасительной подворотни оставалось уже несколько шагов, когда слепя глаза, вспыхнули фары "Москвича". Мирослава вздрогнула, испуганно простонала:
– Кошарный! Это конец...
Олег оглянулся. Из глубины переулка, растянувшись цепью во всю ширь, на них надвигалась группа людей. Впереди, просунув руки в карманы модного долгополого плаща, шел рослый плечистый мужчина с непокрытой головой.
– Вот и повстречались, голуби мои, - еще издали басил он.
– Ходу!
– крикнул Роман товарищу.
Волкодавы Кошарного не оправдали своего устрашающего имени. Во всяком случае тем двум амбалам, которые выскочили из-за трансформаторной будки, рванулись наперерез беглецам, этого не следовало делать. Ловко уклонившись от увесистого кулака, Олег молниеносно нанес нападавшему ответные удары: ногой по голени, ребром ладони по горлу, напрочь вырубив самонадеянного боевика. Второго, который успел схватить Мирославу за волосы, ударил замком сплетенных рук по шее. Не издав ни звука, тот свалился рядом со своим напарником.