Плата за молчание
Шрифт:
А затем на улице услышали два донесшихся из дома выстрела. Но пока сыщики совещались, как лучше пойти на приступ, пока они снимали с предохранителей оружие, пока взламывали дверь, драгоценные минуты были потеряны. Убитого Манфреда Шульца сотрудники уголовной полиции нашли на полу в луже крови. Они прочесали весь дом и в погребе за огромным сундуком обнаружили Германа фон дер Ахе.
Последний буквально трясся от страха и не мог произнести ни одной членораздельной фразы. Он лишь указывал на открытое окно погреба и, заикаясь на каждом слове, лепетал, что скрывшийся через это окно убийца Манфреда Шульца прикончил
– Кончай трепаться и валять дурака!
– сказал ему один из сотрудников крипо.
Проверить, не оставил ли упомянутый преступник следов, никто вначале не позаботился, а позднее это было уже невозможно. К вечеру разразилась гроза и смыла с Опладенерштрассе все, что могло навести служебную собаку на какой-либо след. Арестованный между тем успел прийти в себя, собраться с мыслями и представить собственную версию случившегося, неожиданно подкрепив ее определенными фактами.
Долгие часы тянулся допрос. От фон дер Ахе требовали назвать имя преступника. Он отказывался.
– Как он выглядел?
Молчание.
– Вас подозревают в убийстве. Не хотите говорить - не надо! У нас убийца уже имеется. И это вы!
– Вам придется это доказать.
– Вы единственный, кто находился вблизи от места преступления в момент, когда оно было совершено.
– Нет, не единственный. Я вам это уже говорил.
– Так кто же он? Как он выглядел?
Очень нерешительно и не сразу фон дер Ахе дал, однако, весьма подробное описание.
– Имя?
Молчание. Затем:
– Я воздержусь назвать вам имя убийцы, пока вы его не схватили. Он ведь и меня хотел прикончить. Если я его выдам, он не успокоится, пока в самом деле меня не устранит.
– Не пори ерунды! Пока мы ничего о нем не знаем, мы не можем его арестовать. Пока мы его не арестуем, мы будем считать убийцей тебя, и ты будешь сидеть у нас. Таким образом, ликвидировать тебя никто не сможет. Ну как, дошло наконец?
Они разложили перед ним фотографии арестованных и разыскиваемых. Он выудил из этой кипы одну фотографию, сказал «этот», назвал имя и сообщил дополнительные сведения.
Все же долго отрицать свое участие во взломе виллы дюссельдорфской фабрикантши шоколадных изделий фон дер Ахе не смог. При тщательном обыске крипо нашла у него в квартире похищенные драгоценности, а на вилле обнаружила отпечатки его пальцев. Убедившись в бесполезности дальнейшего запирательства, сообразительный фон дер Ахе не только во всем признался и дал исчерпывающие показания, но постарался подкрепить ими свою версию убийства Манфреда Шульца. Обвинял он в этом убийстве Зигфрида Триллера, участвовавшего якобы и в ограблении виллы. Вырезая из рамы одну картину, Триллер, по словам фон дер Ахе, сломал свой складной нож. Поэтому и с картиной не стали больше возиться; она там так и висит.
Действительно, в протоколе осмотра места преступления было отмечено, что между рамой и полотном брошенной преступниками картины найден обломанный кончик складного ножа. Впрочем, установить, чей это нож, не представлялось возможным. С равным успехом хозяином мог быть и сам фон дер Ахе.
Как бы то ни было, дюссельдорфская крипо очень скоро отказалась от попыток изобличить фон дер Ахе
Последовала волна арестов; в Гамбурге, Ганновере, Кельне, Франкфурте были арестованы 24 торговца, реставратора, аукциониста, занимавшихся сделками вокруг произведений искусства в международном масштабе, но стоявших до сих пор выше всяких подозрений.
Крупнейший из всех этих дельцов, 38-летний Эрнст-Август Редигер, был захвачен с поличным, когда отбирал у одного частного нидерландского коллекционера картины известнейших голландских мастеров, таких, как Брейгель, Франс Гальс и Рембрандт, на общую сумму 25 миллионов гульденов. В двух замаскированных под санитарные машины микроавтобусах эти сокровища должны были быть доставлены в загородный дом Реди-гера под Ганновером. При обыске там за обоями и под полом было обнаружено еще на 10 миллионов марок краденых картин.
Менее успешно протекали полицейские мероприятия, угрожавшие неприкосновенности связанных с «кунстма-фией» важных персон. Так, истребованного полицией приказа об аресте прокурора Шойтена крефельдский судья не подписал, мотивировав это наличием у Шойтена постоянного местожительства и такого служебного и общественного положения, которое исключает возможность попыток скрыться от следствия и суда. Пока, до разъяснения всех обстоятельств, Шойтена просто отстранили от должности, исправно выплачивая ему положенные 4000 марок месячного оклада.
Все стремления были направлены на то, чтобы подольше сохранить тайну, отсрочить, как только можно, скандал, по принципу: время все излечит! Политические партии, правовые органы и местная пресса придерживались в данном вопросе редкостного единодушия. Первое сообщение было опубликовано только восемь месяцев спустя, 19 марта 1973 года, «Боннер рундшау», газетой, которую в Крефельде почти никто не читал: «Первый прокурор Шойтен в ходе мероприятий против вскрытой в Северном Рейн-Вестфалии «кунстмафии» отстранен от должности. Его обвиняют в причастности к орудовавшей по всей стране банде грабителей музеев…»
Тем же бесшумным способом покончили и с раскрытым попутно делом о хищении из Флоренции «Мадонны» и «Дворянина». Новые владельцы этих стоящих 22 миллиона картин - бывший геринговский прихвостень Хофер и крефельдский миллионер Кох - без участия полиции, неофициальным порядком, через оставшихся неизвестными посредников были приглашены в Дортмунд для возврата похищенного.
Опасались, что факты, которые неизбежно вскрылись бы при аресте Коха и Хофера, сыграют роль динамита и приведут к взрыву и в дипломатической сфере и во внутриполитической обстановке. Так, по ходу расследования сотрудники федерального управления уголовной полиции выяснили уже, что Хофер, при фашистах обогащавший сокровищницу гитлеровского рейхсмаршала Геринга, принялся после образования ФРГ с тем же усердием пополнять частную коллекцию произведений искусства федерального канцлера Аденауэра.