Плата за молчание
Шрифт:
В 1970 - 1971 годах хищения произведений искусства и антикварных ценностей приобрели такой размах, что как федеральное управление уголовной полиции, так и полицейские власти на местах, прежде всего в Кельне и Дюссельдорфе, вынуждены были создавать и усиливать специальные следственные комиссии.
В начале марта 1971 года «кунстмафия», к которой принадлежал Шойтен, замыслила самое крупное и дерзкое из всех своих ограблений. Барыш должен был составить 22 миллиона марок, а похитить требовалось всего две очень небольшие картины. Это были «Мадонна» флорентийского живописца Мазаччо и «Дворянин», портрет работы нидерландского художника Ханса
В пятницу, 12 марта, около 13.20 Гильельмо Пандоль-фи, за жалкое вознаграждение работающий хранителем Палаццо Веккью, начинает один из своих нерегулярных контрольных обходов старинного дворца. В кармане у него маленький простейший ключик, какой без труда сделает любой слесарь. А все замки в обширном палаццо одинаковые и последние 20 лет не менялись. Точно такие ключики, как у хранителя музея, есть и у всех 24 сторожей. Но последние 14 дней Гильельмо Пандольфи один совершает свои контрольные обходы. Его сослуживцы бастуют.
На больших транспарантах, выставленных перед Палаццо Веккьо, написано: «Одним лишь искусством сыт не будешь!» Для посетителей музей закрыт. Но так как можно опасаться, что преступников это формальное обстоятельство не остановит, а, чего доброго, вдохновит, 64-летнему хранителю велено по меньшей мере раз в день обходить палаццо. Пандольфи, с его ревматизмом, это вдвойне тяжело. Но бургомистр наотрез отказал ему в просьбе выделить для охраны музея хоть пару карабинеров, или полицейских, или на худой конец сторожей автомобильных стоянок. У тех было более важное дело: они должны были следить за чистотой и порядком, под-кладывать под стеклоочистительные щетки записочки с требованием штрафа, выискивать грешников, поставивших машину в неположенном месте.
Тяжело дыша, взбирается Пандольфи по стоптанной дворцовой лестнице, отпирает ключиком дверь и сразу обнаруживает беду. На полу валяются осколки стекла, а в двух рамах, где недавно еще были картины, видны лишь светлые пятна.
«О господи! Этого только недоставало!» - стонет старый хранитель. Впрочем, сокрушается он в данный момент не о картинах, подлинная ценность которых только позднее станет ему известна из газет, а о том, что помимо всех прочих дел теперь придется еще попотеть над обстоятельной докладной запиской начальству.
На другой день сложная полицейская система Италии приходит в движение. Элио Джерунда, начальник уголовной полиции города, на чем свет стоит ругает всех торговцев картинами в мире. Все они, кричит он, потеряли совесть, ни у одного не осталось никакого представления о морали, каждый способен был инспирировать эту кражу. Однако затем его подозрения становятся вдруг совершенно конкретными и направляются на 30-летнего Антонио Бенетти, толстенького, рыжеволосого, бородатого фотокорреспондента из Рима. За два дня до кражи Бенетти по специальному разрешению дирекции музея фотографировал в присутствии реставратора и некой репортерши именно эти две картины. Якобы для какой-то гамбургской газеты. Но начальник флорентийской крипо убежден, что все это - от первого до последнего слова - ложь, просто трюк, понадобившийся, чтобы подготовить кражу. Римской полиции тут же дается поручение задержать и срочно переправить Бенетти во Флоренцию.
Уведомлен был о случившемся и министр по охране культурных ценностей Родольфо Сивьеро, после разгрома фашизма занявший этот пост, чтобы вернуть Италии сокровища искусства, которые награбили у нее и растащили по всему миру немецкие нацисты, а затем и солдаты американской армии. Дело это шло туго, но для Сивьеро оно оставалось главной задачей. Услыхав о хищении из флорентийского музея, он с готовностью разделил подозрения начальника крипо, хотя и по другим мотивам. Суть в том, что однажды эти самые картины - «Мадонна» и «Дворянин» - были уже увезены в Германию управляющим частным собранием Геринга Вальтером Андреасом Хофером. После 1945 года Сивьеро с помощью оккупационных властей сумел вернуть их в Италию. Но прежние любители чужого добра вполне способны были вновь на него позариться. Сивьеро отлично знал, что даже со своими претензиями на мировое господство оставшиеся в живых нацисты не расстались.
Итак, министр распорядился форсировать розыски Бенетти, и тот в 24 часа был доставлен во Флоренцию вместе со своей работодательницей, корреспонденткой гамбургской еженедельной газеты «Цайт». Оба задержанных категорически отрицали свою причастность к хищению, уверяя, что снимки делались для специального репортажа «Бессмертные произведения искусства».
Министр Сивьеро, отнесясь к этому объяснению скептически, был настроен пустить дальнейшее расследование по дипломатическим каналам. Но начальнику крипо не хотелось отдавать дипломатам вызвавшее столько шума дело, и он попытался решить загадку собственными, криминалистическими средствами. Прежде всего он осмотрел скудный багаж арестованных, в особенности несессер фотокорреспондента, а затем уже вызвал последнего на допрос.
– Синьор, - начал Джерунда, - чем вы бреетесь?
– Бритвой, - сердито отозвался фотокорреспондент.
– Что это еще за спектакль? Какое отношение он имеет к краже картин?
Но начальник крипо продолжал гнуть свою линию:
– Электрической бритвой?
– Нет. Станком.
Джерунда удовлетворенно кивнул:
– А какие вы употребляете лезвия?
– «Жилетт», пропади оно все пропадом! Может быть, вы мне наконец скажете, какое отношение к краже «Мадонны» имеют бритвенные лезвия?
– Охотно, - дружелюбно ответил Джерунда.
– Лезвия для похитителя картин - то же, что отмычка для квартирного вора. Лезвиями вырезают полотна из рам.
Бенетти подскочил на стуле, но стоявший за его спиной карабинер вновь усадил его.
– Да ведь это же чепуха!
– кипятился фотокорреспондент.
– Плохой детективный роман! Существуют миллиарды лезвий «жилетт». Как вы докажете, что именно моим лезвием…
– А я и не собираюсь, - с улыбкой перебил его начальник уголовной полиции и, достав из ящика письменного стола плоскую стеклянную коробочку, показал Бенетти лежавшее в ней лезвие.
– Видите, это немецкое лезвие «ротбарт». Мы нашли его в плафоне торшера рядом с тем местом, где висела украденная картина Мемлинга.
– Черт возьми!
– взволнованно воскликнул фотокорреспондент.
– Что вы хотите этим доказать?
– Что не вы совершили кражу, синьор. Италия уже несколько лет не импортирует лезвий «ротбарт». Только «жилетт». По соображениям валютного порядка. Курс французского франка приемлемее.
Бенетти не поверил своим ушам.
– Опять сплошное идиотство! Это тоже ничего не доказывает. Если бы я действительно подрядился стибрить для кого-то картины, этот кто-то мог привезти мне «ротбарт» из Гамбурга.