Плата за молчание

Продель Гюнтер

–  Клянусь, что все это чистая правда, и да поможет мне бог, аминь!

На руку ей и последовавшее за этим предупреждение прокурора, что за нарушение присяги он привлечет ее к ответственности: тем скорее вынужден будет Ретцель жениться на ней. 500 тысяч марок - кругленькие полмиллиона ей обеспечены.

На другое утро, до начала судебного заседания, адвокат Андриес от имени своего клиента делает в соответствующем административном органе центрального района Крефельда официальное оглашение о браке, и к полудню в витрине с объявлениями городских властей можно уже прочесть о дне бракосочетания Кристиана Ретцеля с Маргит Линзен.

В суде в этот день ожидают определенного поворота дела: свидетелями должны выступить родители покойной

и обе медсестры, находившиеся подле Терезы Гервин в то июньское утро и слышавшие, как перед смертью она обвинила в своей гибели Кристиана Ретцеля.

Все четверо становятся жертвами хитроумной тактики адвоката доктора Андриеса. Обе девушки - служащие больницы, штаты которой зависят от милости ретцелев-ских заводов, - уже подверглись главным врачом, заведующим отделением и старшей медсестрой предварительной обработке; они в один голос заклинали их с чрезвычайной осмотрительностью отвечать на вопросы и, не дай бог, не допустить, чтобы от их опрометчивости пострадал молодой герр Ретцель. Поэтому в суд они являются совершенно запуганные. Все же, пока допрос ведет прокурор, они без колебаний подтверждают свои прежние показания: да, они отчетливо слышали, как Тереза Гервин, придя перед смертью в сознание, сказала: «Кристиан выбросил меня из окна».

Но затем на них обрушивается град вопросов защитника:

–  На каком расстоянии были вы от носилок, где лежала фрейлейн Тереза?… Как громко говорила фрейлейн Тереза?… Где стоял старый герр Гервин?… Может быть, это он слышал ее слова и передал вам потом, что Резельсказала, будто Кристиан выбросил ее из окна?

Нет, независимо одна от другой, заверяют они, они слышали все собственными ушами. Тогда защитник велит принести в зал заседаний носилки, ставит капельницу, четыре картонных перегородки и устраивает целое представление, якобы воспроизводя картину смерти, а на деле стремясь сбить с толку молодых свидетельниц.

Одна из секретарш адвоката укладывается на носилки, по залу пробегает смешок, публика оживляется, все стремятся придвинуться поближе, чтобы слышать каждое слово и не упустить ничего из этого отвратительного спектакля.

От девушек требуют точно указать, где они находились, когда, по их утверждению, собственными ушами смогли расслышать слова: «Кристиан выбросил меня из окна». Вот тут и возникают первые противоречия в показаниях.

Заглушаемая шумом в зале, секретарша адвоката невнятно бормочет самые неожиданные для свидетельниц фразы вроде: «Кристиан Воннебергер с удовольствием пьет рейнвейн». В этом предложении, как и в ему подобных, девушки хорошо разбирают только имя - «Кристиан». В остальном они не уверены или просто не решаются наугад повторить фразу, стесняемые присутствием в публике больничного начальства и своих товарищей по работе. Адвокат между тем настойчиво требует:

–  Вслушайтесь хорошенько!

Прокурор заявляет протест:

–  Это недопустимо. Запретите такую неправомерную процедуру.

Внезапно сцену осаждают репортеры, делают фотоснимки. Адвокат, торжествуя, обращается к суду:

–  Дамы и господа присяжные, сейчас вы сами убедились, что свидетельницы в действительности способны расслышать и понять. Ничего существенного, разумеется. Здесь, как и тогда, когда они хлопотали подле умирающей, они были поглощены другим и конечно же не могли ожидать, что перед смертью Тереза Гервин на миг очнется. Естественно, что разобрать ее слова они при таких обстоятельствах не могли.

Когда затем председатель ландгерихта снова настойчиво спрашивает обеих свидетельниц об услышанном, то окончательно растерявшиеся девушки не решаются присягнуть, что разобрали что-нибудь, кроме имени Кристиана. Доктор Андриес в изнеможении, но очень довольный откидывается на спинку стула. Главная опасность миновала. Теперь надо только взять в оборот родителей покойной служанки. Старик и старуха, впервые в жизни переступившие порог суда, - еще более легкая добыча для беззастенчивого адвоката. Оба они понятия не имеют об обязанности свидетеля показывать лишь то, что он видел собственными глазами и слышал собственными ушами,

не выражая при этом никаких мнений, не давая воли никаким чувствам, не делая никаких умозаключений. Родители не знают, что лишены права восхвалять перед судом собственную дочь и призывать кары на голову виновника ее смерти, если желают, чтобы сказанное ими имело доказательственную силу. У них нет адвоката; никто не останавливает их, когда они вместо доказательств срываются на обвинения, никто не помогает им четко формулировать фразы, соблюдать последовательность в изложении фактов. Адвокату Андриесу достаточно задать один вопрос, чтобы партия его была выиграна. И он это делает. Спокойно, мягко, очень сочувственно он спрашивает:

–  Кто же, по-вашему, преступник? Кого вы, рассуждая не юридическим языком, а просто по-житейски, назвали бы убийцей вашей дочери?

Хотя и допрашиваемые порознь, оба старика с одинаковой горячностью и почти одними и теми же словами отвечают:

–  Вот он, тот, что за вашей спиной!
– И это звучит, как если бы они сказали: «На виселицу его, на эшафот!»

Отец Терезы пускается затем в многословные обвинения по адресу Кристиана Ретцеля, рассказывает о его известной всему городу распущенности, о его алкогольных эксцессах, о его любовных похождениях, о том, что Кристиан неоднократно порывался обесчестить и его, Гервина, порядочную дочь. А о самом существенном - о предсмертных словах Терезы, о том, что она успела еще назвать имя преступника, он едва не забывает упомянуть.

Мать же Терезы главным образом плачет, то и дело повторяя сквозь слезы:

–  В моих молитвах я всегда с нею. До конца дней, до последнего вздоха не забуду я мое дорогое, мое преданное дитя.

Но об издевательствах подсудимого над ее дочерью, о муках, которые та от него терпела, никакого делового ответа суд так и не получает.

По окончании допроса защитник Ретцеля легко убеждает суд, что волнение, растерянность и предвзятость обоих свидетелей не позволяют привести их к присяге ¹ [¹ В некоторых западных странах присяга приносится после дачи показаний, а поскольку добросовестное заблуждение тоже не освобождает свидетеля от суровой кары за «нарушение присяги», бесчестные юристы нередко запугивают свидетелей. Многократное и настойчивое напоминание о возможной ответственности побуждает иного свидетеля заявить, что он «предпочел бы не присягать» относительно того или другого пункта своих показаний.]. Даже прокурору нечего на это возразить. Итак, родителей покойной отпускают, а их неподтвержденные присягой показания лишаются для суда всякого доказательственного значения.

Все дальнейшее вообще смахивает на ярмарочный балаган, не имея ничего общего с серьезными поисками истины и исключая тем самым назначение соразмерного с виной наказания.

Восемь известнейших специалистов, в том числе шесть профессоров, из которых четверо возглавляют университетские кафедры, призваны с научной достоверностью определить, каким образом Тереза Гервин свалилась с окна. Произошло ли это без постороннего вмешательства, предположительно с целью самоубийства, или при постороннем вмешательстве, иначе говоря - по вине подсудимого.

Четверо ученых экспертов, приглашенных адвокатом

Андриесом в качестве свидетелей защиты ¹ [¹ Буржуазный суд, как правило, предоставляет сторонам самим приглашать экспертов, что, естественно, исключает беспристрастность экспертных оценок, ставя их в зависимость от рвения обвинителя и материальных возможностей обвиняемого. Так пресловутая западная демократия понимает «равенство» всех перед законом. (Примеч. перев.)], соответственно приходят к выводу, что постороннего вмешательства здесь не было и, значит, Кристиан Ретцель в гибели Терезы Гервин неповинен. Четверо других, приглашенных прокурором Шойтеном в качестве свидетелей обвинения, столь же единодушно убеждены, что без постороннего вмешательства случившееся произойти не могло, и значит, Тереза Гервин погибла по вине Кристиана Ретцеля!