Плата за страх
Шрифт:
С восьми до десяти вечера Воротников, после медицинских процедур, требовал от нее рапорт за день и план на завтра. Затем он утыкался в телевизор, удовлетворяя вдруг обуявшую его страсть к боевикам, а ей оставалось только подытожить его замечания и по телефонной линии перекачать файлы на компьютер в офисе. Утром Людмила их отпечатает и раздаст по назначению.
Сделав все, Тамара курила последнюю сигарету на балкончике под густыми звездами и, после душа, с наслаждением валилась на кровать. Она засыпала легко и быстро, предвкушая завтрашний день с почти детским удовольствием. Опять, как когда-то в юности. Тогда вся жизнь была впереди и сулила одни радости.
Однако судьба не скупится на сюрпризы. Словно ей не нравится, когда мы расслабляемся
Тамара редко видела сны. Вернее — она редко их запоминала. Но этот ей было суждено запомнить навсегда. Все происходящее воспринималось как абсолютная явь.
Поздний зимний вечер. Стекла окон покрывает лед. Не изящные морозные узоры, а тяжелая бугристая наледь, источающая мерзкий холод. Тамара сидит за своим столом в «Снабсбыте». Ждет телефонного звонка от уехавшего в командировку Олега Гаврилова. Он на юге, у него там веселая компания, и у нее нет уверенности, что он позвонит. Но она ждет, потому что должна сообщить ему нечто очень важное. Это может прервать его поездку. Однако ей не хочется, чтобы он звонил и возвращался. Вдруг дверь кабинета распахивается, и появляется злорадствующий Глебский. «Вот, полюбуйтесь! Вот она, — кричит он кому-то за своей спиной, показывая на Панкратову пальцем. — Смотрите, как она работает: голая сидит в служебном кабинете».
Тут Тамара осознает, что она действительно совершенно обнажена. Она закрывает руками грудь и низ живота и просит: «Подите вон! Сейчас нерабочее время, и я имею право. Моя одежда промокла, и пока я ее сушу, вам нельзя входить сюда!» Она показывает на старенький масляный калорифер, на котором висит ее костюм. Но почему-то это тот костюм, который она носит в «Аметисте», чтобы казаться дурнушкой.
Вдруг из-за спины Глебского появляется Олег Гаврилов. Он во фраке, что кажется ей совершенно естественным, но босиком. «Да-да, вы были правы, — с презрением глядя на нее, говорит Олег. — Зря я так спешил к ней, что даже туфли не успел надеть! Она развратная тварь, она голая ждет мужиков, а я-то на нее надеялся!»
Тамара хочет объяснить ему, что ждала его звонка, но голос ей не повинуется. Она только плачет, понимая, что теперь Олег уйдет навсегда и она его больше никогда не увидит. А в распахнутую дверь заходят и заходят люди. Среди них и торжествующая Колоскова, и плачущая Надежда, которая, лепеча что-то сочувственное, тем не менее фотографирует Тамару. Сверкает вспышка. Много сотрудников «Аметиста», которые почему-то аплодируют.
«Это незаконно! — тычет ей в лицо какие-то бумаги Колоскова. — Голой, когда на улице мороз, быть незаконно!»
Вдруг, расталкивая всех, в комнату врывается Валерий Воротников. Выглядит он ужасно: костюм оборван и грязен, лицо поцарапано. Пятна, которые вначале показалось машинным маслом, оказываются вонючими экскрементами. Люди обступают его, преграждая дорогу к Тамаре, смеются и кричат, что он слишком противен и вонюч, чтобы видеть такую чистую и голую женщину. «Помоги мне, — просит Валерий, — я не могу к тебе прорваться. Они меня не пускают!»
Но Тамара, рвущаяся к своей обледеневшей одежде, не обращает на него внимания. Она видит, как Колоскова обнимается с Глебским, у которого откуда-то появляются длинные висячие усы, делая его похожим на Бутицкого, заведующего отделом в «Аметисте». Тамара делает рывок, хватает свою одежду и натягивает ее на себя. «Все! Я теперь одета, меня нельзя ругать!»
Но вокруг смеются еще сильнее. «Это же панцирь! — веселятся зрители. — Простой ледяной панцирь. Мы его разобьем, и ты опять будешь голой!» Панцирь начинает сжиматься, не давая ей дышать.
Очнулась она в огромном незнакомом зале.
Она сидит в первом ряду и смотрит на сцену. Там высокий худой мужчина старается сделать микрофон пониже, чтобы стоящая рядом с ним Зайка могла что-то сказать. Замерев от счастья, Тамара чувствует, что ее правая рука в сильной теплой ладони Валерия. На нем строгий черный костюм, а на груди в петлице большая нежная орхидея. Тамара опускает глаза и сквозь застилающие их слезы видит под своей грудью, обтянутой бело-розовым платьем, огромный и очень-очень тяжелый букет. Он скользит и вот-вот упадет на пол. Но Воротников замечает это и в последний момент, не выпуская ее руки, подхватывает цветы. «Ты прекрасна, — жарко шепчет он ей в ухо, — даже когда ревешь! Жалко, что мужикам можно плакать только от горя!»
Тамара проснулась в слезах, но с ощущением чудом миновавшей ее беды. Первой мыслью было: «Как жаль, что это всего лишь сон!»
Ночью резко похолодало, и, несмотря на заливающие комнату солнечные лучи, было зябко. Тамара натянула на себя простыню и свернулась под ней калачиком. Тут ей припомнилась первая, страшная часть сна. Так явственно, что она даже не сразу поверила, что на самом деле ничего этого не было. Не обвиняла ее злорадствующая толпа, застав голой на работе.
Скептически относясь к толкованию снов, Тамара тем не менее постаралась бегло пересказать себе странные видения этой ночи, чтобы потом поделиться с Надеждой. Вот та, общаясь со всякими колдунами-психоаналитиками, большая любительница разбираться в пригрезившемся. Утреннее звонкое пение птиц напомнило, что нежиться некогда. И Тамара бодро поднялась, в очередной раз пообещав себе при первой же возможности вырвать у Воротникова два-три выходных подряд, чтобы провести их с Зайкой и отоспаться.
А потом, приняв душ, повинуясь случайному порыву, она позвонила Надежде Кузнецовой. Болтая свободно, словно закончилась владевшая ими обеими хворь, подруги поделились новостями. Самой интересной, безусловно, стал странный сон Панкратовой, который она с подробностями пересказала Надежде.
Этот откровенный и добрый, как встарь, разговор снял груз с души Панкратовой. Ей показалось, что все худшее уже позади.
На следующий день, в такое же нежное, но более теплое утро, Тамара Владиславовна, загримировавшись с учетом предстоящей жары несколько слабее обычного, взялась за ручку двери, чтобы отправиться на кухню. Зазвонил телефон. Полагая, что это проснувшийся Воротников горит желанием ее увидеть, она подпорхнула к прикроватной тумбочке. Подняла трубку весело — вот, он думает, что она спит, а она уже готова к работе:
— Алло?
— Панкратова? — Молодой мужской голос произнес ее фамилию с наглой бесцеремонностью. И повторил: — Это Панкратова?
— Да. Я вас слушаю.
— Не хрен слушать! Подключи компьютер к телефону. Получишь приветик от своей дурочки. Но если, сука, хоть кому пикнешь — он будет последним!
Грохот и — короткие гудки.
Она, почти теряя сознание от ужаса, дрожащими пальцами попыталась вставить крошечную пимпочку, которая теперь у телефонов вместо нормальной вилки, в ноутбук, но не получалось. Давя желание швырнуть тяжелый параллелепипед на пол и растоптать его, Панкратова до крови закусила губу и от боли немного пришла в себя. Оказалось, что она вставляет пимпочку вверх ногами. Вставила. Включила. Тупо выждала, пока компьютер загрузится, с отвращением глядя на ухмыляющегося червячка. Воротников давно, еще до ее появления в «Аметисте», во время очередного приступа увлечения программированием сам нарисовал этого уродца. Какой только ерундой не занимаются люди от того, что у них нет более важных дел. И нет детей, которых так легко подвергнуть опасности.
А на плоском экране проступили блеклые из-за отсвечивающего солнца строчки сообщения:
«Панкратова! Если ты будешь послушной, ничего страшного не случится. Твоя Зоя у нас в гостях. Она жива и здорова. Но чтобы получить ее назад целой и невредимой, тебе надо:
1) сегодня к 14.00 подготовить — отпечатать, обеспечить всеми печатями и подписями — две доверенности на право распоряжаться всеми деньгами «Аметиста» в Австрии и в Люксембурге; в доверенностях место для имен и документов доверенных лиц должно остаться пустым;