Плата за жизнь
Шрифт:
— Это не мое, я объясню.
— Обязательно, — сказал стоявший за спиной Харитонова полковник, — обязательно объясните, только чуть позже.
Понятой разрезал второй конверт, на пальцы мужчины высыпался белый порошок. Понятой положил конверт на стол, сказал:
— Белый порошок. Я такой по телеку видел, полицейские обычно слизывают его с пальца, пробуют на вкус. Так я же не понимаю. Белый порошок.
— Эксперты разберутся. Вас, граждане, я попрошу расписаться на данных конвертах, садитесь, скоро вы можете идти домой, и большое спасибо.
Понятые расписались,
— Что это за порошок, Борис Михайлович? — Следователь вновь зевнул и начал писать.
— Понятия не имею, мне подсунули! — Харитонов пытался говорить уверенно, не получалось.
Он хотя и не был судим, но как человек опытный понимал, что его подставили, он сгорел. Майор ничего не решает, он только писарь. Власть в руках полковника, который задержал, сейчас стоит за спиной; оправдываться и что-либо объяснять в данном кабинете совершенно бессмысленно.
— Вы не знаете, что находится в конверте, который вы достали из своего кармана в присутствии понятых, — продолжал писать следователь. — Откуда у вас данный конверт с белым порошком? Кто и когда вам его передал или продал?
Монотонно и безнадежно Харитонов рассказал все, как было, опустив лишь имя Лялька, сказал, что переданные женщиной доллары предназначались его, Харитонова, знакомому, человеку высокого ранга. Имя высокого чиновника он назвать не может, так как долларов нет, в конверте неизвестный порошок, то и имя адресата следователю ни к чему.
Майор зевнул, кончил писать, сказал:
— Сколько с наркотой задерживаю, ответ один: не знал, подсунули. Распишитесь, придумайте что-нибудь пооригинальнее.
Харитонов расписался в протоколе, взглянул на улыбающегося полковника, спросил:
— Теперь куда? Неужели вы запрете меня в камеру?
— Я не решаю, возможно, и в камеру. Сейчас мы проедем в МВД, с вами желает побеседовать очень большой начальник, — ответил полковник и привычно улыбнулся.
— Майор непрестанно зевает, полковник все время улыбается! Какое министерство, ночь на дворе!
— День недели, утро, день или ночь для сыщика не имеет никакого значения. Поехали, Борис Михайлович.
В полночь Борис Михайлович Харитонов сидел на гостевом стуле в кабинете и рассказывал Гурову свою печальную историю. В отличие от зевающего майора и улыбающегося Крячко полковник Гуров был серьезен, смотрел доброжелательно, слушал внимательно, согласно кивал.
Гуров и Харитонов вели спокойную беседу. Гуров подкупил Барина тем, что при знакомстве пожал руку, придвинул стул и сказал полковнику, привезшему задержанного:
— Спасибо, Станислав, спокойной ночи.
— Да не за что, господин полковник, счастливо оставаться. — Крячко хитро улыбнулся и ушел.
— Вы, Борис Михайлович, на него не обижайтесь, он всегда улыбается. Садитесь, рассказывайте, как вы вмазались в такую грязную историю.
Харитонов с первой минуты проникся доверием к серьезному, спокойному полковнику с седыми висками и голубыми глазами, повторил свою историю подробно, стараясь не упускать ни одной мелочи.
— Очень похоже на правду, — сказал Гуров. — Только зачем Якова Семеновича Ямщикова, по кличке Лялек, обзывать крупным чиновником?
— Так вы все знаете, значит, вы все и подстроили? — возмутился Харитонов.
— Обижаете, Борис Михайлович. Я старший опер по особо важным, полковник, подобными делами не занимаюсь. Я сыщик, естественно: использую агентурные сообщения. Мне позвонили, сказали, интересующий вас Харитонов будет находиться вечером в таком-то ресторанчике, имея при себе наркотики. Я удивился, по моим сведениям, Барин наркотиками не занимается. Но так как вы меня крайне интересуете, я послал своего друга проверить сообщение. Сейчас мы имеем то, что имеем. — Гуров огладил лежавшую перед ним тонкую папочку.
— Так какая же сволочь сварганила мне такую подлянку? — вскипел Харитонов.
— Покопайтесь в своем окружении, вспомните друзей, которым вы перешли дорогу, врагов, боящихся расправиться собственноручно. Времени у вас будет предостаточно, года три минимум.
— Так вы же знаете, что все это липа! Дамочка показала мне доллары, когда ее напарник свалился мне на плечи, и я отвлекся, она, сучка, подменила конверт.
— Обязательно. Убежден, что все так и было. Однако между тем, что я знаю, и тем, что имею на руках, как говорят в Одессе, две большие разницы. А я имею на руках человека, которого задержали с солидной партией наркотика, предположительно героина. По закону я обязан вас опросить, задержать и передать в руки следствия.
— Но вы же знаете, что все подстроено?
— Предположим.
— Так надо действовать по совести, а не по дурацкому закону.
— По совести, а не по закону? — спросил Гуров, взглянул на Харитонова с интересом. — Согласен, давайте по совести.
— Браво! Я сразу понял, только увидел: вот человек, а не мент.
— Спасибо. — Гуров кивнул. — Значит, по совести, а не по закону? Согласны?
— Согласен!
— Попробуем. Я знаю, что Борис Михайлович Харитонов, по кличке Барин, является серьезным преступником. Он правая рука некоего Ямщикова Якова Семеновича, кличка Лялек. Харитонов — вдохновитель и организатор многочисленных краж и ограблений, повлекших за собой перестрелки, убийства. И по совести я должен Харитонову предъявить обвинение по всем перечисленным преступлениям. По совести должен, но доказательств у меня нет, предъявить обвинения я не могу, так как закон не позволяет. Так как будем вести дело, по совести или по закону?
Гуров закурил, откинулся на спинку кресла, посмотрел на Харитонова внимательно. Тот, ошарашенный, долго молчал. Гуров тоже молчал, никуда не торопился. Сыщик знал, что кастрюлю с огня надо снимать только тогда, когда похлебка сварится.
Естественно, Харитонов сдался и сказал:
— Нет уж, лучше по закону.
— Следовательно, следствие — суд — зона, — равнодушно констатировал Гуров, после небольшой паузы продолжал: — Я сыщик, а не следователь прокуратуры, играю на грани фола, соблюдаю закон, но могу выбирать дорогу, которая ведет к справедливому, полезному для людей разрешению ситуации. Пока документы в моих руках, у вас есть возможность выбора. Вы меня поняли?