Платина и шоколад
Шрифт:
— ...с ума сошла, дурочка. Давай, вот так вот, чтобы не мёрзла. Идём, идём быстрее, промокла вся.
Рука крепко прижимает её к груди так, что она утыкается в его плечо носом. Запах меда, пряности и грога. Совсем не тотзапах. И уже вполне узнаваемый голос, вопящий изнутри — хватит исать его во всех подряд!
Да, да. Конечно. Хватит.
И отдалённая мысль, шепотком: но Гарри — не все подряд.
Она закрывает глаза, понимая, что он продолжает отчитывать её, называет
И его голос успокаивается, становится мягче. Наверное, потому, что он слышит то, что заставляет его прийти в себя. То, чего он не понимает в её голосе. И не дай Мерлин ты поймешь, Гарри. Не понимай, прошу тебя.
Они останавливаются под крышей какого-то здания, лупящие струи прекращают терзать тело, и словно на секунду становится легче. Теперь от неё пахнет дождем. От неё пахнет им. Содрать с себя кожу, чтобы не чувствовать.
Слишком сильно. Слишком нужно.
Слишком.
Ненавижу это слово.
Гарри по-прежнему обнимает её. Чувствует, наверное, что ей нужно ощущать чье-то тепло, кого-то, удерживающего её здесь. Или боится, что она замёрзнет. Но она ведь уже замёрзла. Так холодно в животе и в груди. И этот холод забивался в кончики пальцев, которые, кажется, вот-вот посинеют.
— Всё в порядке?
Шёпот у него странный, так не похож на шёпот Гарри, который был в прошлом году. И снова осознание — они выросли. И снова тоскливый вой где-то под рёбрами. Верните то, что было до этого сентября. Верните.
Она кивает. Жмурит глаза. Вздыхает.
От Гарри тоже пахнет дождем. Почти похоже на запах Малфоя. Почти. Совсем чуть-чуть и можно было бы назвать его отдаленно схожим.
Гермиона плотнее закрывает глаза, утыкаясь носом ему в плечо, обнимает, цепляясь за влажный материал толстовки на спине друга, представляя, додумывая лёгкий запах шоколада, а вместо грубоватой ткани маггловской вещи — колючий свитер. И не осознаёт, что вода снова течёт по её лицу. Солёная и такая позорно-выдающая её с головой. Хочется упасть и лежать здесь. А потом умереть и больше никогда не думать ни о чём. Никогда не чувствовать ничего. Не представлять. Не сравнивать.
Как же гадко.
Но Поттер крепко держит. Сгребая её, прижимая к себе и повторяя одни и те же слова, от которых сердце снова ухает вниз:
— Не плачь. Мы ему этого так не оставим. Отметелим так, что мама родная не узнает. Рожа слизеринская. Кретин. Не плачь только, Герми, слышишь?
Она отстраняется от друга, глядя на него распахнутыми глазами.
— О ком ты говоришь?
Он слегка хмурится. Смотрит на неё непонимающе.
— О Грэхэме, конечно.
Будто сам собой разумеющийся факт. Гермиона ненавидит вырвавшийся из груди облегчённый вздох.
— Ах, да. Конечно, —
И продолжает бормотать что-то о гормонах и отсутствии ума у мальчишек его возраста, забывая на секунду, что перед ней стоит такой же семнадцатилетний Поттер и молча гладит её по спине, позволяя высказаться. Гермиона знает — он радуется, что она уже не плачет. Гарри никогда не умел успокаивать девушек. Почему-то вспомнилась лёгкая паника, с которой он рассказывал о поцелуе с плачущей Чжоу. Всё, что он умел, это подставить своё плечо и ждать, пока слёзы иссякнут. Но ей очень не хотелось, чтобы он чувствовал себя виноватым за то, что она никак не возьмёт себя в руки. А он чувствовал. Только один этот обречённо-понимающе-удручённый взгляд говорил о том.
— Где Рон?
— Остался с Симусом в «Трёх мётлах». Рвался со мной пойти, но я бы тогда вас обоих тащил... ну... ты знаешь же... — он замялся, и Гермиона рассмеялась немного нервно, чувствуя острую благодарность к стоящему перед ней человеку.
Отстранилась, замечая, что чёрные густые волосы совершенно сырые и торчат в разные стороны, наверняка, как и её собственные. Подняла руку и пригладила их, пока Гарри немного смущённо поджимал губы, глядя сквозь стёкла мокрых очков.
— Спасибо тебе, — слова вырвались совершенно искренне. Он улыбнулся и кивнул. Гермиона осторожно отстранилась от него, ощущая щемящую нежность в груди. Гарри. Их с Роном Гарри. Её Гарри. Надо же, она испытывает к своему другу совершенно материнские чувства, несмотря на то, что он давно вырос. Лицо его стало выразительным, с чётко выделенным подбородком и тонкими губами. На оливковой коже сверкали изумрудные глаза.
— Что? — он выглядел смущённым, ещё больше чем прежде. Хмурил брови и, не выдерживая её изучающих глаз, отводил взгляд. Гермиона улыбнулась.
— Просто... мы изменились, Гарри. Это так непривычно осознавать.
— А. Понимаю.
— Ты тоже заметил, да?
— Да, — пауза. — Герм, скажи честно. У тебя всё нормально?
Она уже открыла рот, чтобы ответить твердым «конечно», но Поттер перебил её:
— Правду, Гермиона. У тебя всё нормально?
Сжала губы, решительно кивнула.
И выдохнула:
— Нет.
Зелёные глаза тут же требовательно впились в её лицо взглядом. Гарри даже не обращал внимания на то, что с волос на стёкла очков падают капли, стекая к щекам, оставляя после себя неровные дорожки, мешая смотреть.
— Что случилось? Он, да? Малфой, да? Я убью его.
И шаг под дождь, будто прямо сейчас он готов вытащить палочку и швырнуть в слизеринца чем-то непростительным. Гермиона тут же вцепилась пальцами в его толстовку, затаскивая обратно, под крышу.
— Постой, Гарри. Ты не понял.
— Что здесь понимать? — его голос почти звенел от ярости, и гриффиндорка узнала в нём того мальчишку, который сломя голову бросался в любую перепалку ради любой чепухи, не жалея своей головы.