Платон, сын Аполлона
Шрифт:
Платон отказался, сказав, что ему непременно надо проследить, всё ли на пиру делаете» его слугами так, как он распорядился.
Шагах в двадцати от платана, под сенью которого разместились пирующие, весело трещал, стреляя искрами, костёр из сухой виноградной лозы. Дым был прозрачен, чуть горьковат, но больше сладок, словно кто-то выплеснул в костёр добрую амфору молодого вина. На высоких шестах горели масляные факелы, освещая пирующих, так что ночь не помеха и каждый мог разглядеть всех присутствующих, на каком бы ложе ни возлежал.
Возвратившегося Платона встретил дружный громкий смех, отчего он немало смутился,
— А что, Платон, — обратился к юноше Сократ, едва тот прилёг на своё ложе, — не скажешь ли ты нам, чем предпочтительнее всего заняться молодому человеку, достигшему твоего возраста? Или все призвания одинаково значимы, будь ты воин, поэт, врач, народный вождь, владелец кожевенных мастерских или изготовитель оружия, посуды, музыкальных инструментов? Владельцем торговых кораблей быть тоже, кажется, неплохо. А вот Антисфен говорит, что лучше всего быть свободным от всего, что мешает созерцанию мира, — владений, чинов, семейных и прочих уз. А что скажешь ты, Платон?
Сократ впервые обратился к нему с вопросом, за которым, очевидно, должна была последовать дискуссия с известным исходом: собеседник Сократа обычно представал юнцом, мало что знающим о предмете разговора, а уж его первый ответ вообще ничего не стоил.
— Лучше всего быть мудрым, чтобы дать правильный ответ на твой вопрос, Сократ, — сказал Платон и в душе обрадовался тому, что вышло, кажется, неплохо.
— Все ли слышали слова Платона? — обратился Сократ к пирующим.
— Слышали! Все! — последовали утвердительные выкрики.
— А теперь продолжим беседу. — Сократ жестом позвал Платона к себе.
Тот приблизился к ложу учителя и остановился у изголовья, чтобы и собеседника хорошо слышать, и видеть пирующих. Так выходят ученики отвечать заданный урок.
— Мудрость, как мне думается, — это и в самом деле лучшее, что может пожелать себе человек, — продолжал Сократ. При этих словах он сел и, взяв Платона за руку, усадил рядом с собой. — Тут никакой умник тебя не одолеет, иначе ему пришлось бы одержать верх над самим собой, — Сократ улыбнулся и велел слуге подать Платону чашу. — За такой ответ я готов выпить с тобой, Платон, — сказал Сократ и первый осушил свою чашу. — А теперь ответь мне на второй вопрос: нужна ли мудрость стратегу, оратору, поэту, врачевателю, вождю, архонту [40] , богатому судовладельцу, оружейнику, ювелиру?
40
Архонт — высшее должностное лицо в древнегреческих полисах.
— Если я скажу, что кому-то из них не нужна мудрость, — сказал Платон, — то тем самым кого-то обижу: либо стратега, либо оратора, либо поэта.
— А тебе не хотелось бы никого обижать, Платон?
— Да, не хотелось бы.
— И не надо: пусть будут мудрыми и поэты, и стратеги, и ораторы, и архонты. Ведь мудрости не убудет ни у кого, если ею станут обладать все. Мудрость, сказал один мыслитель из Абдер, как огонь: сколько от него ни отнимай для другого очага, первый не убывает. Но вот что интересно, Платон. Человек тем лучше, чем больше у него достоинств, не так ли?
— Ты прав, Сократ. Чем больше у человека достоинств, тем он лучше, — согласился Платон.
— Значит, если человек мудр, да к тому же ещё хороший оратор и умный стратег, то это, очевидно, лучше, чем если бы он обладал мудростью, но не был бы при этом ни хорошим оратором, ни умелым стратегом. Вспомни: больше достоинств — выше цена. Так ли надо считать?
— Очевидно, так, — ответил Платон.
— Значит, всё дело в количестве достоинств. Три достоинства лучше, чем два, четыре — лучше, чем три, а пять — лучше, чем четыре. Верно?
— Верно. Это соответствует тому, о чём мы уже договорились.
— Да, Платон. А теперь подумай и скажи мне: у одного человека пять достоинств, а у другого только два — лучше ли первый второго?
— Лучше.
— А если у первого лишь одно достоинство, а у второго пять, то второй тем более лучше первого. Или ты сомневаешься?
— Нет, не сомневаюсь, — ответил Платон.
— А что думают другие? — громко спросил Сократ.
— И другие так же думают, — за всех ответил Аполлодор.
— Теперь будь внимателен и серьёзен, — снова обратился к Платону Сократ. — Чем больше достоинств, тем человек лучше. Если даже отнять одно достоинство у человека, у которого их много, то он останется всё же лучше того, у которого их два или, скажем, только одно.
— Надо бы продвинуться хоть на шаг вперёд, — упрекнул своего друга Критон. — А то ты толчёшься всё на одном и том же месте: лучше — хуже, хуже — лучше...
— Ничуть не бывало, — ответил Критону Сократ. — Мы уже прошли почти весь путь, осталось сделать лишь последний шаг. Попробуй ты, Платон. Отними у человека со множеством достоинств лишь одно — мудрость, а другому оставь это его единственное достоинство и скажи, кто же из них лучше: тот ли, у которого много других достоинств, но нет мудрости, или тот, кто обладает только мудростью? Подумай и ответь.
Платон понял, что попался, как и следовало ожидать, но совсем не хотелось этого признавать. Однако провал был очевиден. Вопреки своему первому заявлению, что мудрость превыше всего, теперь Платон был вынужден, по логике спора, сделать вывод, что человек со многими достоинствами, среди которых не числится мудрость, значительнее и лучше того, у кого мудрость — единственное достоинство. Сказать это — значит предстать перед всеми совершеннейшим глупцом, что, конечно, ещё большее поражение. Когда же он ошибся? Конечно, когда согласился «прибавлять» к мудрости другие достоинства и утверждать, что с ними человек становится лучше. Но разве это не так? Сказать, что с обретением новых достоинств человек не становится лучше, — вообще очевидная нелепость. Так что же делать? Прежде всего ответить на последний вопрос Сократа.