Платон, сын Аполлона
Шрифт:
— Для разговора у людей есть не только слова, Тимандра, — ответил Сократ.
— Конечно, — согласилась Тимандра. — Пусть приходит. Да и праздник сегодня — Антестерии начались, бог Дионис освящает вино, для гостей открыты двери.
— Алкивиад был моим любимцем, — сказал Сократ, уходя. — И любимцем капризных афинян. А они мстят за гибель любимцев. Алкивиад будет отомщён.
— Я верю. Но мне велено не говорить правду об убийстве Алкивиада, — напомнила Тимандра.
— А ты и не говори. Всё станет известно само собой — правда прорастает сквозь ложь, как цветок сквозь навоз. Опасайся Крития. И вот последний
— Алкивиад как-то говорил мне, Сократ, что ты любишь сводничать, — кокетливо улыбнулась Тимандра, и сердце Сократа, как в молодости, забилось часто и сильно.
— Да, — ответил Сократ. — Я любил сводничать — сводить истину с красотой.
— Платон — истина, а я — красота?
— Понимай как хочешь. — Сократ поцеловал Тимандру в щёку. — Хайре!
— Хайре, Сократ!
Из рассказа Сократа Платон узнал подробности его встречи с красавицей Тимандрой. Не поведал учитель лишь о том, с какой мыслью вышел из дома Тимандры, с каким жгучим желанием Сократ решил немедленно идти к Критию и бросить ему в лицо обвинение в убийстве Алкивиада, своего двоюродного брата. Сократ вознамерился объявить Крития жестоким тираном, предавшим Афины Спарте, и жалким недоучкой, опозорившим злостным невежеством своих учителей. У Софокла он учился поэзии, у Горгия — ораторскому искусству, у него, Сократа, — любви к мудрости, философии. Преуспел же Критий лишь в жестокости, коварстве и алчности.
Об этом своём решении Сократ не сказал. Платон, разумеется, мог бы спросить его, куда учитель намерен направиться, но мысли и чувства его в это время были заняты другим. Сначала он нетерпеливо ждал, когда Сократ окончит свой рассказ и согласна ли Тимандра принять его. Затем, узнав, что красавица готова встретиться с ним хоть сейчас, думал только о том, как войдёт в её дом, как приблизится к ней, что скажет. Едва Сократ умолк, Платон попросил его тотчас же отправиться к своему рабу Керамону и приказать немедленно доставить в дом Тимандры большую амфору с лучшим вином.
— Пусть поспешит. Чтобы подарок успел, пока я буду здесь, — повторил наказ Платон. — Ты уж прости, Сократ, что делаю из тебя посыльного. Но это дружеская просьба.
Видя, как Платон страдает и волнуется перед предстоящей встречей, Сократ обнял его и сказал:
— Любовь — не самое главное в жизни, мой мальчик, но самое ослепляющее. Береги глаза, — засмеялся он и, подтолкнув Платона к воротам, поспешил выполнить его просьбу.
Но уже за углом ограды его остановили два скифа, опоясанные мечами.
— Следуй за нами! — приказали они Сократу. — Приказ Крития!
— А носилки? — спросил Сократ. — Если я не пойду, найдутся ли у вас для меня носилки?
— Пойдёшь! — рявкнул на него тот, что постарше, и схватился за рукоятку меча.
— Неужели убьёшь? — спросил Сократ.
— Велено всех, кто навестит Тимандру, приводить к Критию.
— Так вы не пускали бы никого к Тимандре, тогда не пришлось бы и арестовывать.
— Не успели, — объяснил скиф. — Приказ получили только сейчас.
Сократ понял, что воин узнал его и поэтому умерил свой гнев.
— Если вы пойдёте со мной, — сказал Сократ, — то дом Тимандры опять останется без охраны.
— Посмотри
Сократ увидел, что по переулку приближаются ещё двое скифов, и подумал, что Платона вскоре тоже приведут к Критию.
Раб провёл Платона в перистиль — внутренний дворик дома, в центре которого находился высокий мраморный алтарь, а рядом с ним — обложенный камнями колодец, кувшины с водой. По колоннам, подпирающим балкон, вился зелёный плющ. У стен стояли скамьи и пиршественные ложа. На алтаре Платон увидел большой букет весенних цветов. Он склонился, чтобы понюхать их, и услышал за спиной голос Тимандры.
— Ты ли тот самый Платон, о котором говорил мне Сократ? — спросила Тимандра, приближаясь к нему.
Она появилась в сиреневой полупрозрачной накидке из финикийской ткани, наброшенной на одно плечо и свисающей чуть ниже колен. Её тёмные блестящие волосы были искусно зачёсаны вверх и перехвачены расшитой золотой лентой. Чудный аромат, источаемый Тимандрой, опередил её самое и окутал Платона, опьяняя. С мочек её ушей, просвечивая сквозь завитки волос, свисали длинные серьги, украшенные бирюзовой эмалью, шею нежно обхватывало тонкое ожерелье. Тимандра улыбалась и была так очаровательна, что у Платона перехватило дух. Он обернулся на её голос и застыл, как большое и неуклюжее изваяние, прислонённое к алтарю.
— Подойди, — ласково приказала Тимандра, остановившись от него в пяти-шести шагах.
Платон и рад был бы подчиниться её приказу, но не мог: ноги совсем не слушались его. Он что-то прошептал в ответ, но, кажется, и сам не знал что. Просто пошевелил губами.
— Придётся, видно, мне подойти к тебе, — засмеялась Тимандра, и под подошвами её кожаных башмачков заскрипел песок. Этот скрип показался Платону громом — он совсем оглох, онемел и окаменел, навалившись спиной на алтарь. И глаза закрыл, словно опасаясь, что вслед за громом засверкают молнии.
— Нельзя же так пугаться, — тихо и ласково проговорила Тимандра, остановившись перед ним и обжигая своим дыханием. — Очнись, Платон. — Она приблизила своё лицо и поцеловала в губы, словно бабочка коснулась их своими крылышками. — Очнись, Платон!
Он открыл глаза, увидел её, и сердце оборвалось, покатилось, полетело, трепыхаясь, как раненая птица, в пропасть, в бездну, в никуда.
Тимандра взяла Платона за руку и повела к скамье. Он послушно следовал за ней, как ребёнок за мамкой, и только теперь, кажется, стал приходить в себя. Тут и мысль пришла спасительная, обещавшая избавить его от губительного очарования, мысль трезвая и достойная воспитанного человека.
— Я любил Алкивиада как родственника и воина, — не веря своим ушам, проговорил он и заплакал. Не потому, что сильно жалел об утрате, а потому, что испугался собственных слов. Они могли отдалить от него возлюбленную и стать между ними преградой, холодной каменной стеной.
Тимандра остановилась.
— Я тоже любила его, — произнесла она со вздохом. — Но он никогда не вспоминал о тебе.
Зачем она это сказала? Что означали её слова? Пыталась ли она уверить Платона, что у них нет запрета на любовь, он Алкивиаду как бы и не родственник и даже не соперник? Или же Тимандра давала понять, что Платон не может быть любим ею, поскольку не только не сравним с Алкивиадом, но даже не достоин был его воспоминаний?