Платон
Шрифт:
Во всех этих исследованиях Платон широко пользуется дихотомией. Это такое расчленение объема понятия на две части, при котором рассматриваемый предмет может оказаться только в одной из получившихся частей объема, между которыми существует отношение противоречащей противоположности. Отбросив ту, в которой предмет не может находиться, «диалектик» делит оставшуюся половину объема вновь на две части, затем вновь исключает ту, в которой предмет не может оказаться, и т. д. Этот последовательный ход или постепенный спуск по лестнице «дихотомии» продолжается до тех пор, пока исследование не дойдет до уже неделимой части объема, в которой и должен находиться искомый предмет. Образцы
Разъяснения Платона ясно обнаруживают ограниченный характер «диалектики» Платона. «Диалектика» эта — важный этап в развитии логики: в развитии учения о категориях, о суждении, об утверждении и об отрицании, о противоречии и об его видах, о родах и видах понятий, о методах определения, индукции и разделения понятий. Логика Платона подготовила содержание логики Аристотеля, хотя еще не в систематизированной форме [11] . Однако «диалектика» Платона отнюдь не есть учение о развитии через противоположности. Система Платона не знает никакой истории, никакого развития; для нее характерны цикличность и повторение уже бывшего.
11
Очень содержательную и точную характеристику логических идей Аристотеля развил А. С. Ахманов (9, стр. 58).
V. Платоновская самокритика учения об «идеях» в диалогах «Парменид» и «Софист»
Учение Платона об «идеях» не осталось неизменным. В диалогах «Парменид», «Филеб» и «Софист» Платон подверг выработанную им самим теорию «идей» суровой критике.
Мы видели, что учение Платона об «идеях» было многогранно. В нем совмещались аспекты онтологический, этический, гносеологический, методологический и логический. Во всех этих аспектах «идея», или «эйдос», Платона выступает как бестелесная и постигаемая лишь умом причина, через причастность которой только и существуют все вещи чувственного мира, как прекрасный и совершенный образец всех несовершенных вещей, как цель, к которой люди и вещи стремятся, как понятие мышления об общей сущности вещей.
Впоследствии Платон отступил от некоторых черт этого воззрения. В названных выше диалогах он выдвигает ряд веских доводов, говорящих о сомнительности или даже прямо о невозможности принять данное учение. Некоторые из этих доводов, бесспорно, предвосхищают знаменитые возражения, которые ученик Платона Аристотель выдвинул впоследствии против платоновской теории «идей».
Основное сомнение возникает у Платона прежде всего по вопросу о самой возможности существования «идей» с теми их свойствами, которые он приписал им и которые были охарактеризованы выше. Но даже если мы допустим существование подобных «идей», возникает вопрос об их отношении к вещам. А именно: придется или принять, будто единая и вечная идея как бы раздроблена, рассеяна в бесчисленном множестве порождаемых ею вещей, или — а это еще хуже — допустить, что, находясь в вещах, идея целиком находится и вне себя, и в самой себе, и при этом как тождественная себе. Все эти вопросы и точки зрения возродились и утонченно разрабатывались в средневековой философии («схоластике») в так называемом споре об «универсалиях», или общих родах.
Ранее, до самокритики, развитой в «Пармениде» и «Софисте», Платон отвечал на подобные вопросы ссылкой на то, что вещи якобы «участвуют» в «идеях», или «причастны» «идеям». Но теперь — на уровне «Парменида» и «Софиста» — этот ответ уже не удовлетворяет его (так же как он впоследствии не удовлетворит и Аристотеля).
В самом деле. Допустим, что каждая вещь есть то, что она есть, вследствие «участия» в одноименной «идее». Тогда
Во-первых, «идея» не может присутствовать в каждой из соответствующих этой «идее» вещей: если бы это было так, то единая «идея» должна была бы одновременно существовать в различных местах. Во-вторых, «идея» не может присутствовать в одноименной с ней вещи также и частично. Ведь тогда она окажется делимой и вопреки своему определению будет уже не единой. Кроме того, если каждая вещь, например, велика вследствие присутствия в себе части того, что велико само по себе, то получится нелепый результат: все великое будет велико вследствие участия в том, что меньше великого, так как часть меньше своего целого.
Таким образом, «идея» не может заключаться в вещах ни целиком, ни частью. А это значит, что вещи не могут быть «причастными» своим «идеям», или «участвовать» в них ( Платон, Парменид, 130 А-Е).
Далее, невозможно представить не только бытие «идей», но и способ, посредством которого ум может дойти до их познания. Предпосылку теории «идей» составляет предположение, будто при рассмотрении сходных вещей в уме возникает общий для всех этих вещей образ, или идея. Однако, если мы сличим эту идею с вещами, образом которых в уме она является, то, так как между этими вещами и их идеей в уме существует сходство, необходимо должна возникнуть новая идея, общая для вещей и их первой идеи. Далее, совершенно таким же образом должна возникнуть новая идея — для первых двух и для соответствующих им вещей и т. д. до бесконечности. Но если это так, то получается неожиданный и парадоксальный вывод: для каждой вещи должна существовать уже не только одна единственная «идея» (ее прообраз), как это первоначально утверждала теория, а бесконечное множество обусловливающих ее «идей».
Это и есть знаменитое возражение против платоновской теории «идей», которое впоследствии повторит против Платона Аристотель и которое получит название «третий человек». Лишь в силу какой-то косной традиции большинство историков античной философии обходят вниманием этот замечательный факт и представляют дело так, будто «третий человек» — оригинальное изобретение критической мысли Аристотеля.
Парадоксальность платоновской теории «идей» как будто снимается, если предположить, что «идеи» — только наши мысли, а не само бытие и что они могут существовать в нашем уме.
Однако и эта оговорка не спасает дела. Согласно Платону, мысль — всегда мысль о чем-нибудь существующем (предпосылка Парменида в философии Платона). Поэтому, мысля идею как понятие, мы тем самым мыслим о том едином, вечном, тождественном, что налицо во всех вещах, обнимаемых «идей». Это и есть не что иное, как «идея» в онтологическом смысле, т. е. первообраз вещи. Больше того. Допустим, что идеи только мысли и что единичные вещи существуют в силу своего «участия» в идеях. В таком случае необходимо допустить одно из двух: или что все вещи состоят из мыслей и, следовательно, все мыслит, или же что все есть безмысленная мысль ( Платон, Парменид, 132 В-С).
Отношение между «идеей» и вещами возможно представить еще и так, будто «идея» — прототип вещей, а вещи — подобия «идей». Но непонятно, как в этом случае согласовать существование вещей несовершенных и даже низменных с совершенством их «идей». И какие вообще могут быть мыслимы роды «идей»? Можно ли допустить наряду с существованием «идей» благого, справедливого, прекрасного и т. д. существование «идей» столов, волос, грязи и т. п.? ( Платон, Парменид, 130 В-Е).