Плавучие театры Большой Планеты
Шрифт:
Мадемуазель Бланш-Астер соблаговолила слегка улыбнуться: «К сожалению, Чонт не всесилен».
«Ваши потребности выходят за рамки возможностей стюарда? В чем они заключаются? Нет, не нужно ничего объяснять. Возможно, мне не следует приподнимать завесу вашей тайны». Замп замолчал и ждал, искоса поглядывая на собеседницу, но та ничего не ответила — ее взор задумчиво растворился где-то в речной глубине.
Некоторое время они сидели в молчании. Наконец Замп произнес: «Несколько слов о вашей роли. Она проста, но в то же время требует определенных усилий. Вам не придется ничего говорить, но изображение призрака должно быть убедительным. Зрители должны ощущать холодную дрожь неизвестности».
«Я видела, как привидения бродили по замку Затофой. Им нетрудно подражать».
«Позвольте спросить: почему, вместо того, чтобы жить в цитадели благородных предков, вы плывете теперь вверх по течению Ланта в компании актеров и матросов?»
«Все очень просто. Наш замок захватили враги. Моих родителей и братьев убили. Мне удалось бежать и спастись. Замка Затофой больше нет. Все, что могло гореть, сожгли, после чего не оставили камня на камне».
Замп сочувственно покачал головой: «Что ж, многим уготована худшая судьба, чем плавание на борту „Очарования Миральдры“».
«Несомненно».
Появился стюард Чонт: «Где подавать обед, капитан?»
«У меня в каюте. Высокородная мадемуазель Бланш-Астер окажет мне честь и отобедает вместе со мной».
За обедом высокородная мадемуазель Бланш-Астер вела себя столь же неприступно. Замп не преминул отметить, однако, что у нее был здоровый аппетит.
Весь вечер труппа репетировала «Эвульсифера», и Замп остался более или мене доволен результатами. Мадемуазель Бланш- Астер бродила по парапетам самым удовлетворительным образом. Бонко, в роли палача, отрубил манекену голову с завидным знанием дела.
Когда настало время ужинать, мадемуазель Бланш-Астер выглядела уже не столь отчужденно. Замп, однако, изо всех сил старался не настаивать на дальнейшем сближении их отношений. Когда посуду убрали со стола, Замп налил две рюмки настойки амаранта и достал из шкафа небольшую гитару: «Если вы не возражаете, я хотел бы послушать, как вы играете».
Мадемуазель Бланш-Астер неохотно взяла гитару, пробежалась пальцами по струнам и положила инструмент на стол: «Она неправильно настроена».
«Объясните мне, как вы привыкли настраивать гитару».
Мадемуазель Бланш-Астер самостоятельно настроила инструмент по-другому, после чего исполнила простую медленную мелодию под аккомпанемент тихо звенящих аккордов: «У этой песни были какие-то слова, но я их забыла». Она положила гитару на стол и поднялась на ноги: «У меня нет настроения играть. Прошу меня извинить». С этими словами она вышла из каюты.
Замп последовал за ней на палубу. Солнце уже зашло за темную линию низких берегов Ланта; в воде отражалось сумрачное небо. Замп позвал боцмана и дал указания на ночь: «Дует свежий попутный ветер — мы будем плыть под парусами до полной темноты и встанем на якорь посреди реки. Здесь много кочевников, разбойники могут подплыть на лодках — растяните вдоль бортов предохранительные сети и выставьте четырех дозорных».
Захватив с собой гитару, Замп поднялся на квартердек и полчаса сидел, лениво перебирая аккорды, но мадемуазель Бланш-Астер, постояв немного на носу, вернулась на корму и спустилась в свою каюту.
Глава 5
Утром второго дня после отплытия из Лантина на северном берегу показался Голодный Порт — тесное скопление двух- и трехэтажных зданий из бревен и оштукатуренного камня, с крышами, состыкованными и наклоненными под всевозможными углами. Замп разукрасил «Миральдру» в самом праздничном стиле: над планширями средней надстройки возвышались щиты из плетеной лозы и фанеры, имитировавшие стены внушительного замка, на мачты подняли плещущие на ветру флаги и полотнища, белые и зеленые — тех цветов, которые воспринимались голодопортанцами как наименее оскорбительные.
«Миральдра» приблизилась к причалу Голодного Порта настолько демонстративно, насколько это было возможно: флаги развевались, акробаты ходили колесом палубе под музыку блеющих ревгорнов, барабанов и скриделей. Группа канатоходцев маршировала то в одну, то в другую сторону по соединяющей мачты оттяжке, с рекламными плакатами и эмблемами Голодного Порта в руках. Девушки из труппы выстроились вдоль парапетов деревянного замка в длинных бледно-голубых платьях, символизировавших скромность и целомудрие.
На набережную вышли десятка два горожан в бесформенных балахонах из бурого сушеного дрока; они стояли небольшими молчаливыми группами. Замп настойчиво жестикулировал, призывая труппу удвоить усилия.
Плавучий театр едва заметно скользил вдоль пристани; швартовы набросили на тумбы, судно подтянули к причалу, швартовы туго натянули. Тем временем труппа прилагала все возможные старания. Высоко взлетая в воздух, акробаты делали двойные и тройные сальто-мортале, вперед головой и обратно. Канатоходцы притворялись, что оступаются и падают с оттяжки, но каждый раз удерживались в последний момент. Девушки, сбросившие длинные платья и оставшиеся в полупрозрачных коротких туниках из светло-голубого газа, сочетавших максимальное возбуждение инстинктов с минимальной провокационностью, пролетали манящими грациозными привидениями за верхними окнами стен фальшивого замка.
Толпа местных жителей, собравшаяся на набережной, становилась многочисленнее; все они, однако, стояли ссутулившись, в угрюмом, даже зловещем молчании. Зампа это не обескураживало; каждое селение по берегам Висселя и его притоков отличалось собственным характером, а Голодный Порт был знаменит настороженным отношением к чужестранцам.
Трап опустили — Замп вышел на верхнюю площадку. Обернувшись через плечо, он весело махнул рукой и поболтал пальцами в воздухе. Лихорадочное представление на борту тотчас же закончилось, и все исполнители с облегчением вернулись на главную палубу.
Замп помолчал несколько секунд, чтобы сосредоточить внимание местной публики. На нем был один из его самых хитроумных костюмов: широкополая коричневая шляпа с высоким оранжевым плюмажем, камзол в оранжевую и черную полоску, стянутый ремнем над просторными коричневыми бриджами, щегольские высокие сапоги с аккуратно выверенными блестящими складками. Лица, обращенные к нему с набережной, не были ни враждебны, ни дружелюбны; казалось, голодопортанцы не испытывали даже никакого особого любопытства — в толпе преобладало замкнутое уныние подавленности. «Не слишком привлекательный народец!» — подумал Замп. И у мужчин, и у женщин были бледные широкие лица, прямые черные волосы, густые черные брови и грузное, плотное телосложение. Тем не менее, при всей кажущейся монотонности одежды и внешности, в толпящихся на набережной фигурах безошибочно угадывался дух упрямой индивидуальности и самостоятельности — возможно, именно потому, что попытки актеров плавучего театра развлечь обывателей противоречили врожденной склонности последних к задумчивой меланхолии. Замп, однако, был твердо намерен рассеять эту меланхолию.