Плененная горцем
Шрифт:
— Это не так, — возразила Амелия. — Я искренне считаю, что поспешила, приняв его предложение. Я признаю тот факт, что была наивна и не удосужилась узнать его получше. Но если я и вынесла из всей этот истории какой-то урок, то он заключается в следующем: впредь я должна думать собственной головой и обо всем составлять свое собственное мнение. Но из этого также следует, что я не имею морального права судить человека, основываясь лишь на том, что говорят о нем его враги. Я должна, по крайней мере, предоставить ему возможность высказаться по всем выдвинутым против него обвинениям. Когда я снова
Дункан встал.
— Стоит мне представить тебя в одной комнате с Ричардом Беннеттом, как меня тянет на рвоту. Я не смогу этого допустить.
— Но, если он и виновен во всех преступлениях, которые ему вменяются, — отрезала она, — это не дает тебе права его убивать. Даже самый закоренелый преступник заслуживает настоящего суда.
Дункан гневно нахмурился и начал мерить шагами вершину холма.
— Если Ричард в чем-то виновен, — продолжала она, — пусть его арестуют и поступят с ним в соответствии с законом. Ты не должен еще больше пятнать душу ради того, чтобы восторжествовала справедливость.
— Но моя душа и так черна от пятен, и мне место только в аду, — зарычал горец, заставив Амелию вздрогнуть.
— Я в это не верю, — продолжала упорствовать она. У каждого есть надежда. Люди способны меняться.
Неужели она и в самом деле считала, что даже такому человеку, как Дункан, есть на что надеяться? Он был Мясником Нагорий. Он убил десятки человек.
Они долго молчали. Наконец Дункан бросил на девушку раздраженный взгляд:
— Временами ты напоминаешь мне мою мать. Она была прекрасной, и еще она была упрямой идеалисткой. Она не одобряла насилие и без устали трудилась над тем, чтобы убедить моего отца, что права она, а он ошибается.
— Ей это хоть иногда удавалось?
Дункан издал горький смешок.
— Нет, все ее усилия были обречены на неудачу. В итоге нам постоянно от него доставалось, и мы часто были покрыты синяками. Мой отец был воином. Дипломатия его не интересовала, а я находился между мамой и его железным кулаком, и деваться мне было некуда.
Амелия отшатнулась. Неужели Дункан защищал мать от жестокости отца?
Не желая дальше провоцировать горца, девушка молчала, выжидая, пока гнев немного уляжется.
— Мой отец тоже был воином, — произнесла она, пытаясь успокоить собеседника. — Но он умел быть добрым. Он верил в мирное решение проблем.
— Амелия, он был солдатом. Он воевал и убивал.
Она содрогнулась, потому что поняла, что никогда не думала об отце с этой точки зрения. Она никогда даже не пыталась себе представить, что он кого-то убивает. И не собиралась делать этого сейчас.
— Он сражался во имя своих идеалов.
— Так же как и я, девушка. И по этой самой причине я не могу оставить твоего жениха в живых.
Ей показалось, что он ударил ее кулаком в живот. Увы, когда Дункан упомянул, как он некогда пытался заслонить мать от железных кулаков отца, Амелии показалось, что ей, быть может, удастся убедить его оставить мысли о мести. Но, глядя ему в глаза и видя пылающую в них ненависть, она поняла, что ее надежда тщетна.
— Ты собираешься доставить меня в замок Монкрифф? — спросила она, желая узнать,
— Нет! — резко ответил Дункан, разворачиваясь к ней. — Я нигде тебя не оставлю. По крайней мере, пока жив твой жених.
Он глубоко вздохнул, как будто пытаясь совладать с гневом, после чего принялся ходить вокруг едва тлеющего костра.
— Тебе необходимо поспать, девушка, но я уснуть не смогу. Поэтому я сяду возле камня и постерегу твой сон.
Дункан сел на траву и поднял флягу. Обнаружив, что она пуста, он швырнул ее на кучу седельных сумок.
Дрожа от внезапно охватившего ее озноба, Амелия снова легла, завернувшись в меховую подстилку. Лежа с закрытыми глазами, она с грустью спрашивала себя, наступит ли такое время, когда она снова сможет сказать, что в чем-то уверена.
Девчонка хочет, чтобы он сохранил Ричарду Беннетту жизнь. Как же она будет разочарована, когда он ее оборвет!
Нет, все будет гораздо хуже. Она увидит в нем дикаря, которым он, по сути, и является. Ее оттолкнет вид его окровавленных рук, омерзительный запах смерти и отчаяния, повсюду следующий за ним. Она будет презирать его гораздо сильнее, чем сейчас.
Напрасно он попытался сегодня удовлетворить свою похоть, свое непреодолимое желание овладеть ею. Если бы он слушал свои мозги, а не яйца, он держался бы от нее на безопасном расстоянии. Возможно, было бы лучше связать ее и заткнуть рот кляпом. Зачем он ей о себе рассказывал? Она и без того слишком много знала.
«Что же мне делать?» — в отчаянии спрашивал горец себя, глядя на засыпающую Амелию. Неужели в угоду ее возвышенным, идеалистическим представлениям о порядке и справедливости он должен позволить Ричарду Беннетту жить дальше? Позволить ему и дальше насиловать, убивать и разрушать?
Дункан откинул голову, прижав затылок к холодной каменной стене за спиной, и посмотрел в звездное небо. Ему так хотелось снова обрести покой в душе. Пусть не сейчас, пусть это будет только надежда на то, что когда-то ему удастся снова ощутить умиротворенность. Совсем недавно он рассчитывал успокоиться, убив Беннетта. Но сейчас его мучили сомнения, он чувствовал глубокую, необъяснимую пустоту.
Он думал о своей настоящей матери — проститутке, которую никогда не знал, потому что она умерла, подарив ему жизнь, и о епископе, убитом за его отношение к вопросу о дальнейшем существовании Дункана в этом мире и о его будущем в качестве незаконнорожденного ребенка. У епископа не хватило ума придержать язык за зубами, чтобы не нанести оскорбление отцу Дункана. В итоге он лишился головы.
Возможно, все, что с ним происходило, является наследием отца. Что, если он расплачивается за его грехи? Дункан унаследовал яростный нрав своего родителя и теперь был обречен вести жизнь, полную насилия и лишений. И еще он верил в то, что как вознаграждаются все добрые дела, точно так же всем грешникам — кому раньше, кому позже — уготована прямая дорога в ад.