Пленённая княжна
Шрифт:
А после началась самая изнурительная пытка. Я жила в Воловьем Роге и была будто сама не своя. Дни смазывались, я им потеряла счет. Тонула в собственной тоске и отчаянии, не замечала, что было за окном, сидя в тереме, не выходя даже, и злилась на себя страшно за то, что Вротислав из моей головы не уходил и сердца не покидал, как надеялась я изначально. Не так просто оказалось забыть близость, полную страсти и жара, она раскаляла мою душу и тело после еще сильнее, сушила. В моей груди будто дыра разверзлась, огромная, саднящая. Воспоминания приносили муки, они терзали меня и причиняли боль такую, что не могла дышать, и ныла в груди пустота, бездонная, холодная и
Дияна — жена моего дядьки — забеспокоилась моим состоянием и затворничеством, послала ко мне помощницу свою, а та уговорила на торг пойти, вытащила-таки из сумрачного сруба. Прогулка и в самом деле пользу принесла, немного развеялась тяжесть, но когда шла меж лотков и увидела гребень, похожий на тот, что Вротислав мне подарил при первой нашей встрече, все внутри затрепыхалось, забилось, волнуя так, что сердце больно сжалось. Рука сама потянулась ощутить вновь, испытать те мгновения, как тут вдруг я коснулась руки чей-то, кто потянулся за тем же гребнем, что и я. Меня будто молнией прошибло, увидев до боли знакомое лицо. Вротислав повернулся смотрел на меня с удивлением и одновременно замешательством. А я глазам не поверила, что он это был. Будто сон, наваждение. Но нет, княжич стоял передо мной, буравя серыми такими родными глазами. Я испугалась сильно, не знаю чего, зачем побежала прочь от того, к кому так душа рвалась, бежала от того, кого горячо в глубине ждала, любила. Боялась осуждения, и он смотрел так строго, так твердо, укоряюще, ранил своим взглядом.
Я на шаг сбилась, в голове шумело, в глазах тьма. Рата все спрашивала меня, что случилось, от кого бегу? Кто парень тот на торжке? Чем меня напугал так сильно? Я ответить ей ничего не могла, задыхаясь, сглатывая — слова комом в горле встали. Да и что ответить? Как? И дяде своему ничего не сказала про княжича, про то, что с ним была… Стыд жег, как и страх. Не думала, что трусихой такой окажусь.
— Отстань, поняла? — огрызнулась на помощницу, а сама чуть не заплакала.
И взъярилась, как дикая рысь, когда княжич догнал меня все же, заключил в кольцо рук, от земли оторвал, к себе прижал.
Все же бежал за мной…
И только когда прижал меня к себе жарко, целуя жадно, я затихла разом, все силы покинули меня, потому что невозможно было устоять, невозможно оттолкнуть, как соскучилась, как хотела его коснуться безумно, отчаянно, голодно. Задрожала, слыша его голос, по которому так истосковалась. Поняла, что за мной он только приехал, меня искал все это время, все эти дни долгие. И что все слова, что он мне говорил — правда, не утешить он хотел, а полюбил крепко, так, что за мной тут же последовал, не раздумывая, не сомневаясь…
— Слава Богам, князь мне косы повыдергал бы, если бы что случилось худого! — накинулась Рата, когда я, всполошенная и взволнованная, вышла из постройки, поспешив к стражникам, от которых отделилась еще у ворот торжища.
Я могла только молчать, сдерживая свою радость и тревогу одновременно. Не верила все еще, что искал меня, что за мной пришел. И изменился он будто, осунулся немного, взгляд будто потяжелел, видно, что долго его терзало что-то, и внутри все замирало, когда я понимала, что это он по мне так, из-за меня ночами не спал и не ел. По ряженки своей. По мне. И неважно, кем была я. Только бы рядом с ним.
Дияре мне все же пришлось рассказать. Жена князя, видя перемену во мне резкую, заподозрила сразу неладное, да и не могла я внутри себя держать все, теперь уже нет.
А после того, как следующим вечером весточка пришла к князю Яруну, что Вротислав пообещал вернуться не один, так уже таить вовсе не под силу мне, глаза сами выдавали радость и трепет.
И все же когда Серьпень — время сенокоса — минул, и лето на убыль пошло, тревога закралась в сердце, и ожидание возвращения Вротислава мукой стало. Я все от окна не отходила, смотрела на голубые дали леса, дышала воздухом сладким, пропитанным хвоей, в котором улавливались иные запахи: холодные, прелые, влажные — приближение осени, прохладной и безмятежной, и тогда легче становилось. И мысли тягостные стали как небо, на котором теперь уже надолго заклубились облака. Потяжелел воздух, напоенный влагой вымытого дождем леса. Тревога моя усилилась, когда и на третью луну не появилась женская кровь. Мысли мои, как и сердце и чрево, тяжелели. И хоть с виду незаметно еще вовсе ничего, а внутри меня изменения сильные были.
Дияна все поняла, когда я занедужила, бела лицом стала, да и как не увидеть женщине, что тяжела была не один раз. Я все чаще с ней в светелки оставалась, коротая дни за шитьем, малодушно решая, что домой не вернусь. Уже нет, уйду куда-нибудь, только не с таким позором в родные стены. Дияна в мою сторону смотрела, улыбалась ласково и тепло и молчала, спокойная, безмятежная. Я даже разозлилась на нее, решив не приходить больше к ней, да только мои мысли вмиг оборвались, когда в светелку вбежали девки, зашумев наперебой.
— Приехали! Княжич из Роудука приехал!
Глава 10
Густой свет от лучины играл тенями на брусчатых стенах. Нутро терема шумело гуляньем. Теперь Роудук будет гудеть целую седмицу до самых первых морозов. Найтару пришлась по душе княжна, князь немного отвлекся от той нежданной потери, смотря на невесту со спокойствием и уверенностью.
Пройдя обряд, скрепив восславлениями узы, Сурьяну повели в правую часть терема, я последовал за ней чуть позже, уходя из горницы и пирующих гостей.
Бесшумно войдя в светелку, приблизился со спины, сжал любимую в объятиях, вдыхая жадно сладкий запах липы и шиповника, зарываясь в водопаде ее густых, скрывающих спину до самой поясницы волос, дергая на затылке тесьму — очелье сползло с головы, я подхватил его, отложил в сторону, развернул Сурьяну к себе, оглядывая голодно. Моя теперь. Вся, целиком. Трепещущая в моих руках, желанная, любимая, ждущая. Потянул с себя расшитый кафтан, Сурьяна подобрала рубаху, стягивая ее с меня, снял с нее платье белоснежное, а следом ночную рубаху, любуясь ее женственной красотой. Из приоткрытого войлока струился холодный осенний воздух, разгоняя духоту терема, тревожа чуть огни лучин — языки пламени покачивались, играя алыми отсветами на волосах Сурьяны, разливаясь золотом по коже. Я приник к ее губам, целуя исступленно, укладывая на приготовленную постель.
— Теперь ты моя, никуда не сбежишь от меня, уже не выйдет, ряженка.
Сурьяна улыбнулась только, глаза заблестели слезами. Я склонился, сжимая ее плечи, чтобы собрать губами капельки, скользнувшие из уголков глаз, теснее прижался к ней, наслаждаясь соленым привкусом ее счастья и своим обожанием и безумным влечением к этой необыкновенной пленительной девушке — Сурьяне, теперь моей жене.
Перевел взгляд на ее подрагивающий живот, на обнаженную грудь, на округлые бедра и раздвинутые ноги. Сорвал штаны и швырнул на пол, сжал хрупкие плечи, опрокидывая ее навзничь и глядя в широко распахнутые зеленые, как глубины самого дремучего леса, глаза, затуманенные влагой и желанием.