Пленённая княжна
Шрифт:
— Возьми, — протянул гребень, который, верно, ей приглянулся.
Она медленно опустила взгляд на мою руку и вдруг грубо, будто со злости, выдернула его из моих пальцев. Не сказав и слова благодарности, рванулась прочь. Откуда ни возьмись, появился темнобородый мужчина — он вырос преградой передо мной, укрывая от меня незнакомку. Отец, видимо. Я отступил, наблюдая, как они торопливо удаляются прочь, вскоре вовсе затерявшись в толпе, оставляя не очень-то и приятный след.
Расплатившись и за гребень, я решил подождать Зара и Кресмира у ворот торжища. Привалившись спиной к створке, бездумно рассматривал входящих и выходящих мужчин и женщин, отмечая,
2_4
Незнакомка не выходила из головы. Ее глаза и губы отпечатались в памяти, как клеймо. Как испуганно уставилась на меня, как ожесточились ее черты… Кем ей приходился ее сопровождающий? От кого она прячется? Я отмахивался от назойливых образов и вопросов. Ерунда. Какое мне дело до этой ряженой девицы, о которой должен уже забыть.
Перевел взгляд на дорогу. Зар и Кресмир возвращались, оба груженые скрутками полотен: можно теперь расслабиться — нашли все, что было нужно, и завтра, если Стрибожичь не разбушуется, выдвинемся в путь.
Мы спешно покинули торжище. Я смотрел через плечо, не понимая, кого хотел увидеть. И чем дальше удалялся, тем сильнее Ряженая взрезалась в мои мысли. Интересно, где они остановились?
Окоем горел рябиновым закатом, тянулись по алому небу сажевые облака, не оставляя надежду на то, что завтра день будет погожий. Сумрак сгустился, когда мы добрались до постоялого двора: лошади оставались на месте — насчитал пять, только двор по-прежнему пустынный, разве что бегала чернь по разным поручениям.
Гридни в избе не сидели, дышали вечерней прохладой, столпившись на крыльце, но к тому времени, когда мы появились в воротах, отроки уже носили в горницу снедь. Запах съестного сманил мужчин, и все до одного расселись за столом. В свете лучин вечеряли почти молча.
— Без девок как-то тоскливо, — выдал Кресмир, припав к горлу крынки.
Зар усмехнулся, положив ложку рядом с опустевшей плошкой, глянув на соратника.
— А ты думал, тебя тут бабский кагал ждать будет?
— Ну, не кагал, — отставил посудину, утерев ладонью усы, — так, пощупать хоть малость для веселья.
— А у тебя только одно на уме, — хмыкнул Белозар — самый старший из воинов, русоволосый, высокий дружинник. — Привыкай, это тебе не в княжеском детинце, где за каждым углом челядинке подол задрать можно.
Конечно, Кресмир лукавил сильно: смотря на какую челядинку нарвешься, а то и задирать нечем станет. Я зевнул и, отстранившись от стола, поднялся, ничего больше не оставалось делать, как идти спать. Что я и сделал: оставив гридней, вошел в клеть, следом тенью скользнул помощник. Паренек, пока я скидывал сапоги, зажег лучины, услужливо поторопился поставить сапоги кдвери.
— Как зовут тебя? — бросил короткий взгляд, расстегивая петли ворота.
— Верята, — вытянулся четырнадцати зим светловолосый паренек, с пробивающимся пушком над верхней губой, тот самый, который забирал моего жеребца в стойло.
— Скажи мне, Верята, здесь, кроме нас, никто больше не останавливался?
Парень явно не ожидал такого вопроса. Он растерянно вперился в меня, присматриваясь лучше.
— Нет, никто, — мотнул чубом.
2_5
Врет, поганец, ведь по глазам видно — утаивает. Ложь я могу легко увидеть, она всегда извивается, как змея, и никогда не бывает прямой — ни в словах, ни во взгляде.
Недолго раздумывая, я выдернул из-за пояса ложку. Необычную ложку, не выструганную из дерева, а вылитую из меди — ценность. Голубые глаза Веряты загорелись.
— Перед вашим приходом прибыли еще люди, — затараторил он приглушенно, да не слишком, голос парня уже ломался, достигнув своей зрелости, — они заняли другую часть дома. Почти не выходят и… — брови светлые сошлись хмуро, парень посмотрел исподлобья.
Верята хоть и достал макушкой отца, только того, коли что, это не остановит — вожжой отходит, так, чтобы язык в узел надолго завязался. Чужая тайна в таких местах едва ли не канон священный.
— Не выдам, слово даю, — прочел его мысли, и это было истинной правдой — чужие тайны я храню как свои, но своих у меня и не было. Почти… — Говори, что
«и…»
— Они отца просили не разглашать о них ничего, но я краем уха слышал… Да и… как только вы появились, они не выходили на улицу ни разу… А хотя — нет, двое выходили… Вернулись только недавно, после вас.
Верята с очищенной совестью выполненного долга попытался схватить заслуженную добычу, но я успел сжать ложку в кулаке.
— Сколько их? Отрок есть с ними?
— Пятеро мужей и — да, с ними отрок безусый, он-то с дядькой черноглазым и покидали двор. По имени не знаю никого.
А вот это уже интересно. Конечно, выведывать больше и нечего. О том, откуда они и кто такие, расспрашивать не было смысла — о таких подробностях Верята не мог знать, как и не мог знать — кто я.
Я разжал кулак, позволяя парню забрать свой трофей. Он благодарно склонил голову и, забрав мой кожух, повесив его на крюк, торопливо покинул клеть, верно, пугаясь того, что могу раздумать и забрать свою вещь. Но меня накрыли с головой совсем другие мысли. Мысли о нечаянных соседях. Выходит, не простая Ряженка. Кто же тогда? И куда держит путь? Очень любопытно.
Я опрокинулся на выстеленную мягкими шкурами лавку, уставившись в потолок. Сон как рукой смахнуло. До оглушения хотелось немедленно узнать больше. Сей миг. Но как, если они не выходят из укрытия — не вламываться же в дверь! Тяжело выдохнул, прикрыв веки, смиряясь с тем, что не узнать мне больше ничего. Разве что караулить за углом. Но это глупость. Зачем? Сдалась мне она.
Глава 3
Плеснув в лицо горсть горячей воды, обмыв шею и грудь, я выпрямилась, смотря на брусья стены замутненным от мокрых ресниц взглядом. Ветица — воструха, которую приставил мне отец для помощи и пригляда, подала рушник, чтобы я скорее обтерлась да в чистое одеться поспешила, будто боялась, что в дверь войдет кто чужой, хотя она плотно на засов заперта: войти можно, разве что порубив ее на куски. Двери у хозяина двора добротные, не смотри, что захолустье, но волнение вострухи мне были понятны: с нее отец первой спросит, коли что со мной случиться. Да еще днем разволновалась Ветица сильно, что я все же уходила с постоялого двора, пока она после пути долгого незаметно для себя прикорнула малость. Но мне и нужно было на торговую площадь сходить: гребень свой я сломала, когда спрыгивала с седла — зацепился за луку и хрустнул пополам. А как без гребня с нечесаной косой, еще неведомо сколько времени? Конечно, чего юлить, можно было бы отправить Ветицу, но мне хотелось самой прогуляться, окунуться в людское море, раствориться в этом потоке шума и колготы. И так уже третий день в пути — одичать можно. А что мне бояться? Обрядилась так, что отец родной не узнает.