Пленница медведя

Владимирова Анна

— Твои пахнут не так, как у нас. Тоньше.

— Еще вина?

— Хочешь споить?

— Мне может жить осталось немного, почему не попробовать? Я вообще, кажется, многое упустил…

8

— Может, тебе дали второй шанс?

— Хотелось бы в это верить.

Я углубился в разделку мяса, не сразу осознав, что спину буравит взгляд.

— Может, ты больше не озвереешь…

Только прямого взгляда привычно не выдержала, сбежав. А я посматривал на нее, размышляя. Неужели она — то, чего не хватало и что может помочь задержаться в сознании? Почему она? Почему вообще кто-то? Неужели не все зависит

от меня самого? Открытие пугало. Я ничто не любил так, как контроль над своей жизнью. Поиск ответов был смыслом всего, я наслаждался азартом погони за знанием, и ничто так не наполняло жизнью… В какой же момент все пошло не так?

— А как это?

— Что?

— Ну, как это… по ощущениям? Когда ты медведь и не можешь обратно…

— Тебе правда интересно? — огрызнулся, оборачиваясь как раз в тот момент, когда она пулей метнулась к ружью у входной двери.

Я только прикрыл глаза, слабо качая головой, и вернулся к разделке мяса. Послышался лязг — схватила довольно умело. Не один я тут врал.

— Сезар, у меня вообще-то ружье, — и она прокашлялась.

— Правда? — усмехнулся. — Ты же стрелять не умеешь.

— Ты выстрелил один раз. Значит, еще один выстрел есть. Не надо меня недооценивать. — Добавила голосу угрозы, и так это было смешно. Только мои губы поползли совсем в недоброй усмешке.

— Я тебя не недооцениваю, — продолжал нарезать мясо, прислушиваясь. Стоит на месте, дыхание разгоняется — еще бы, бокал вина залпом на голодный желудок. А еще столько адреналина…

— Пожалуйста, будь хорошим мальчиком — пошли к машине.

Как мы заговорили.

— Я был хорошим мальчиком все утро, если ты не заметила…

— Не надо мне зубы заговаривать! — разозлилась Дана, отходя от двери.

— Ты плохо меня слышишь? Машина не заводиться, — все также занимался готовкой. Только не был уверен, что доготовлю, а надо бы — силы нам понадобятся сегодня. Только позже.

— Ты врешь мне постоянно. Думаю, насчет машины тоже врешь.

— Ну, вру. И что? Я никуда тебя не повезу. — Только внутри закипала злость совершенно другой природы.

— Сезар, я выстрелю, — голос девочки дрожал.

— Выстрелишь, и? Убьешь меня, а с волками что будешь делать? Ключей от машины у тебя нет, — я бросил нож и направился к крану. При этом девчонка то ли скакнула куда-то, то ли просто отшатнулась. Как не выстрелила — непонятно. — Связи нет. Ружье хоть умеешь перезаряжать?

Я скомкал полотенце и бросил на стол, оборачиваясь и упираясь в нее взглядом. Ее лицо сливалось по белизне с волосами. Но выражение решительное, глаза большие — аж залюбовался. И шагнул к ней.

— Сезар, не надо, — попятилась она.

— Не выстрелишь, — и я метнулся к ней и вбок, хватаясь за ствол. Но выстрела так и не последовало. Она только всхлипнула, оставшись без оружия, а я схватил ее за шею и притянул к себе. — Идиотка.

Дана обхватила мое запястье, а я толкнул ее к ближайшей стенке и распял на ней, дурея от ее запаха, страха и темпа бьющейся на шее вены. Думать стало невозможно, запретить себе коснуться — тоже. А она и не сопротивлялась — задержала дыхание, когда впился губами в ее пульс, и застонала, хватаясь за плечи. Пальцы еще пахли смертельным железом, которым мне угрожала, и это только подстегивало отодрать ее до черных точек перед глазами, чтобы ходить, сучка, не могла до утра!

Я наступил на низ широких штанин и дернул ее из них, закидывая себе на плечо. Дана взвизгнула и задергалась, а у меня в груди стало жарко, столько жизни, казалось, рванулось в вены. Эти секунды хотелось пить. Ее хотелось пить, как лекарство от

смерти!

Я швырнул девчонку на кровать и оскалился, глядя на испуганный, но затуманенный взгляд, на задравшуюся футболку, открывающую соблазнительные бедра, и потянул свои штаны вниз. Тут в ее глазах немного прояснилось, и она развернулась на живот, пытаясь отползти, но я нагнал ее в центре кровати и задрал футболку до поясницы, открывая вид на округлые ягодицы. В налитом паху резануло так, что аж в животе все сжалось. Сдержаться и на насадить ее на член тут же стоило титанических усилий.

— Куда ты, — выдохнул, тяжело дыша, и склонился к ее попке, хватая за талию. — Стоять…

Вкус ее кожи ударил в голову, добивая остатки рационального. Я прикусил ее ягодицу, оставляя метку, и Дана взвизгнула. Боится, дрожит… Так не пойдет… Крутанул ее на спину и подтянул за ноги к себе. Девчонка глупо цеплялась за задранную футболку, сжимая ее на груди, только запах не мог врать — хочет. Может, еще не понимает последствий, но протолкнуть ее «быть может» и сделать из него «да, пожалуйста» казалось несложно.

Взгляд скользнул по ее дрожащему животу и спустился меж ног. Красивая… кожа гладкая, плотно сжатые складочки, как лепестки бутона, и крышесносный аромат. Ее трепетный стыдливый стон сдавил нервы в комок, когда запустил язык в сердцевину.

— Н-н-н… — задергала попкой. Пришлось сжать и рыкнуть для острастки:

— Поздно. Разбудила уже зверя.

И я запустил в нее пальцы…

9

Ее всхлип рванул нервы чуть ли не с корнем, а вид ее небольшой напряженной груди обострял бесконтрольный животный голод. Что-то сделал со мной этот месяц смерти — я никогда так не дурел от женщины, а сейчас одна мысль о том, что она сбежит от меня, заставляла звереть… Но не уходить в себя, а наоборот — возвращаться. Я двигал пальцами все быстрее, жадно впитывая ее бурный ответ. Девчонка жмурилась, мяла простынь пальцами, кусала губы и стонала так, что скручивало внутренности в узел. Такая отзывчивая, чувствительная, моя… Стоило провести по ее налитой сердцевине чуть шершавым языком и надавить сильнее, и она задохнулась и задрожала.

А я смотрел и понимал, что все это больше никто не увидит кроме меня. Я не знаю, что с ней не так. Почему она влетела под кожу и выжгла там бездну, полную жажды эту бездну заполнить. Стало страшно, но лишь на вдох. Что мне, почти мертвому? Плевать, какой ценой я буду здесь держаться… Несколько секунд тишины показались мне гробовыми, и я не стал больше слушать ее поверхностное дыхание — подтянул за ноги к краю и вошел в нее с силой, возвращая себе ее стон. Я бы предпочел, чтобы она вообще больше рта не открывала, кроме как для этого. Пожалуй, ее крики — лучшее, что я слышал за всю жизнь. А она билась в моих руках, как в последний раз, забыв, что планировала сбежать. Когда я навис на дней, вжимая в кровать, Дана вцепилась в плечи и закусила губы, не понимая, что делает, подставляя шею. И я объяснил со всей страстью, щедро осыпая ее фарфоровую кожу метками.

Мы сплелись в одно. Я почти не выходил, вбиваясь до одури в нее и собственного хриплого стона, не в силах растянуть удовольствие. Да и не было это удовольствием — какая-то дикая пляска на углях, когда невозможно прийти в себя, и что бы ни делал — будешь выгорать изнутри дотла. Я только помнил, как нашел ее губы, будто беря вдох взаймы, чтобы выжить…

Мы пришли в себя мокрые и выжатые досуха. Дана даже не брыкалась, позволяя прижать ее к себе, просто дышала, вяло шевеля губами.

— Ты — сволочь, — выдохнула она тихо.