Пленник гибнущего мира
Шрифт:
Писатель не ответил. Он не без труда развернулся и короткими рывками покатил к распахнутой белой двери с двумя небольшими оконцами одно над другим.
– Разувайся и проходи, – единственное, что бросил Кагановский, наполовину скрывшись в комнате.
– Хорошо, – кивнул Андрей.
Он упер правую руку в стену, оклеенную простыми светлыми обоями с однообразным голубым узором, а левой стал расшнуровывать ботинки. От волнения пальцы дрожали.
«Он болен, – думал Духов, освобождаясь от обуви. – Причем серьезно. Скорее всего, он умирает».
– Долго ты там копаться
– Я уже!.. – тут же отозвался тот, нацепляя куртку на крючок с шишаком из бежевой пластмассы. Подобрал и расстегнул сумочку, вытянул распечатку с вопросами, блокнот и ручку и на цыпочках направился к комнате.
«Ой! Как же он так живет?!» – Андрей чудом удержался, чтобы не открыть рот, растерянно оглядывая убогое убранство единственной комнаты в жилище Кагановского.
Вдоль стены – прямо на полу, потому как шкафа не было, – выстроились покосившиеся стопки книг и журналов. Казалось, стоит лишь дотронуться до одной – и вся хлипкая конструкция развалится. Центр комнаты занимал старенький журнальный столик. Скатертью служила газета с несколькими дырами и темными пятнами от еды. На ней стояла глубокая железная миска, в ее содержимом Андрей узнал давно остывший, наверняка уже затянутый пленкой суп. Рядом, на куске серого хлеба, лежала грязная ложка. Еще один стол – побольше – находился под зашторенным окном. Он был завален бумагами, а в центре гордо возвышалась печатная машинка. Под столом ютились два трехногих табурета. Последним, что увидел Духов, была низкая незастеленная кровать, из-под которой выглядывал зеленый бок пластмассового ведерка. Для чего оно здесь – Андрей понял сразу. Почти тут же в ноздри влилась тонкая струйка запаха нечистот, и его замутило.
Чем дольше он смотрел на комнату, тем сильнее чувствовал странную смесь жалости и… отвращения. Голову не покидала мысль, что он, молодой и полноценный парень, будущий корреспондент «Вестника» Андрей Духов, слишком чист для этого места. Он понимал, что думать так – подло. Но ничего не мог с собой поделать.
– Так… Скажи, пожалуйста, у вас сейчас все журналисты такие замедленные?! – сварливо осведомился Кагановский. Андрей посмотрел на него и увидел, что мутный взгляд писателя немного прояснился – от гнева. – Если ты и дальше намерен ворон считать, мы до полуночи интервью не начнем. Будешь уже что-нибудь делать или нет?! Я что, зря на встречу согласился?! – последнее он едва ли не выкрикнул.
– Простите, – снова спохватился Духов. – Я просто… – мысли разлетелись, и он не смог объяснить, что это за «просто».
Кагановский все так же недовольно смотрел на него. Пожевал губами, произнес:
– Садись уже за стол. Предупреждаю сразу: угощать и уж тем более поить тебя не собираюсь. Я слишком долго живу один, чтобы помнить, что такое гостеприимство.
Андрей кивнул, на цыпочках пересек комнату, выдвинул из-под стола табуретку и уселся. Та чуть качнулась, скрипнула ножками, но выдержала.
Писатель кашлянул, развернулся и медленно, тяжело начал двигаться к окну.
«Помогу ему», – решил Духов и встал.
Кагановский отреагировал мгновенно.
– Куда ты соскочил опять?! – рявкнул он.
Выкрик пригвоздил Андрея к полу.
– Я просто помочь вам хотел, – пролепетал он, глядя, как писатель, скорчив злобную рожу, продолжает путь к столу.
– Не выдумывай! Кое-что я еще в состоянии делать самостоятельно! А теперь сядь!
Духов покорно опустился на табурет.
«Вот это попал! – подумал он, чувствуя частый и сильный стук в груди. – А ведь еще даже вопросы задавать не начал!..»
Отчего-то вспомнилась универская историчка – госпожа Белогородкина, суровая и требовательная тетка. Сейчас она казалась ангелом во плоти, в просторном бордовом платье и больших затемненных очках.
– Потом решать будешь, кто ангел, а кто черт с рогами, – пробормотал Кагановский, останавливаясь возле стола. Он взялся за протез и со стуком положил пластмассовую руку на столешницу.
Андрей аж подпрыгнул.
«Что он про ангела сказал?» – юноша наморщил лоб, разглядывая круглые клавиши печатной машинки. Однако Кагановский не дал додумать.
– Итак, – проронил он, буравя Андрея взглядом. Тот отметил, что глаза у писателя желтые, воспаленные. – Рассказывай, что у тебя?
– Э-э-э, – растерянно протянул Духов. – Что именно рассказывать?
– Пришел зачем – вот что! – Кагановский раздраженно сморщился, потер щеку – сухую, ввалившуюся, гладко выбритую.
– Как зачем? Интервью брать. Вы же знаете…
– Интервью брать, – писатель явно передразнил. – Интервью… И какова цель этого твоего интервью? Зачем ты ко мне пришел? – повторил он. – Что узнать хочешь? – снова мутный и в то же время какой-то… рентгеновский взгляд. – О чем собираешься писать? Как я родил сюжет первого романа среди развалин своего дома, глядя на собственную раздавленную руку?! – он мельком глянул на черную пластмассовую кисть. – Скажу сразу: не было этого, хотя читатели восприняли бы такую историю с восторгом! Или, может быть, тебе интересно, скольких женщин я соблазнил?!
– Да нет же! – наконец сумел вставить Андрей плачущим голосом. Внутри он весь трясся. – Я никогда бы не стал о таком писать! – он смотрел в пол и терзал потными пальцами краешек листа с вопросами.
Кагановский заметил это, нахмурился.
– Что там у тебя? – спросил он, протягивая к листку руку. – Покажи.
Духов виновато шмыгнул носом, будто незадачливый студент, попавшийся со шпаргалкой, и протянул вопросник писателю. Тот резко выхватил его, поднес к самому носу. Вытаращил глаза и стал беззвучно шевелить губами.
«Жесть, – думал Андрей, наблюдая, как читает Кагановский вопросы. – Интересно, я живым отсюда выберусь?..»
Юноша уже понял, что, скорее всего, провалил первое задание. «Но ведь… это несправедливо. Что я сделал такого плохого? Отчего Кагановский так на меня накинулся?»
«Он уже старый, – Андрей сидел и не сводил с писателя глаз. Тот по-прежнему таращился в листок. – Вот характер и испортился. Плюс страшные воспоминания и болезнь. Неизвестно, как давно она мучает его. Но видно, что осталось недолго».