Пленник замка Зенды
Шрифт:
– Флавия! – невольно вырвалось у меня.
Она вздрогнула, оглянулась и крепко обняла меня.
– Ну-ка быстро садитесь! Вам нельзя долго стоять – вы же ранены.
Она усадила меня на кушетку и положила руку мне на лоб.
– Какая у вас горячая голова!.. – сказала она, опустившись рядом со мной на колени и крепко прижалась головой к моему лицу. – Какая у вас горячая голова, любимый! – повторила она.
Я пришел просить у нее прощения, но вместо этого у меня вырвалось:
– Я люблю вас, Флавия! Люблю, как никогда никого не любил.
Любовь даже тупицу может превратить в мудреца. И вот, увидев Флавию, я вдруг понял, что ее мало волнует, за кого я себя выдавал. Самым страшным для нее было бы другое. Она боялась, как бы моя любовь к ней не оказалась чем-то столь же наигранным, как и моя роль короля.
– Я люблю вас, Флавия, и буду любить всегда, – продолжал я.
Она еще крепче прижалась ко мне.
– С того самого дня, как я увидел вас в соборе, для меня, кроме вас, не существовало ни одной женщины на свете. И никогда не будет существовать. Но если я вам причинил боль, простите меня!
– Вы не виноваты. Я знаю – это они вас заставили, – быстро проговорила она. Подняв голову и глядя мне в глаза, она добавила: – Даже если бы я знала, что вы не король, это ничего бы не изменило. Моим королем всегда были только вы, и никто другой.
– Я хотел вам сказать, что я не король, – ответил я. – Хотел в ту же ночь, после бала в Стрелсау. Но Сапт помешал мне. А потом Сапт взял с меня слово, что я не сделаю этого, и я уже не мог. Я знал, что мне придется вас потерять. Но я старался, как умел, оттянуть этот момент. Теперь я могу вам признаться: я все время боролся с искушением. Еще немного – и ради того, чтобы вы всегда были со мной, я, наверное, согласился бы бросить несчастного короля на произвол судьбы.
– Я знаю, Рудольф! Я знаю все, кроме того, что нам теперь делать?
Я обнял ее и сказал:
– Я уезжаю сегодня ночью.
– Нет! – испуганно крикнула она. – Только не сегодня!
– Я должен уехать, пока меня кто-нибудь не увидел. Но даже если не это, я все равно должен уехать… А потом… Любимая, как вы можете просить меня остаться, когда…
Я не договорил, да этого и не требовалось: она прекрасно поняла меня.
– Если бы я только могла уехать с вами! – шепнула она мне на ухо.
– Зачем вы говорите об этом? – я легонько отодвинул Флавию от себя. – Неужели вы не понимаете, что я и так…
– Но что же мне мешает? – перебила она. – Я ведь люблю вас. Кроме того, в ваших жилах течет королевская кровь.
И тут я нарушил все клятвы, которые столько раз давал себе. Я снова заключил Флавию в объятия и, покрыл ее лицо поцелуями, принялся умолять ее бежать со мной. А там – будь что будет. Я говорил, что любовь – это главное, что мы сумеем постоять за себя, пусть хоть вся Руритания ополчится против нас. Вначале она внимательно слушала. Затем посмотрела на меня так, что я немедленно устыдился своей слабости, и пламенная моя речь завершилась каким-то жалким и бессвязным лепетом.
Флавия отошла от меня. Теперь она стояла, прислонившись к стене, и не сводя с меня глаз.
– Простите меня, – тихо сказал я, – все это просто безумие.
– Милый Рудольф, даже если это и безумие, оно дороже любого здравомыслия, – ответила она.
Она отвернулась, но я успел заметить, что глаза ее блестят от слез.
Я вцепился рукой в спинку кушетки, чтобы снова не броситься к Флавии.
– Значит, любовь – это главное? – переспросила она, и голос ее звучал светло и чисто. – Если бы это было действительно так… – продолжала она. – Можете поверить мне, Рудольф, – я бросила бы все и последовала за вами куда угодно. Я бросила бы все, даже если бы вы были бедны и нам пришлось бы довольствоваться очень скромной жизнью, потому что мое сердце принадлежит вам, Рудольф. Но в том-то и дело, что любовь – не главное.
Я молчал. Теперь мне стыдно вспомнить, что я не пожелал хоть немного поддержать ее. Она подошла и положила руку мне на плечо. Я накрыл ее руку своей.
– Вы правы, Рудольф, – сказала она, – лучшие люди говорят и пишут, что главнее любви нет ничего на свете! Но если бы это действительно было так, вы, наверное, оставили бы короля умирать в Зенде. Кто знает, может быть, и есть счастливцы, которым Провидение велит следовать за своей любовью. Как я хотела бы быть одной из них!..
Я поцеловал ей руку.
– Женщина тоже не должна забывать о долге, Рудольф, – продолжала она. – Мой долг – сохранить верность стране и королевскому роду. Не знаю, как Бог допустил, что я полюбила вас, но знаю точно, что долг велит мне остаться в Руритании.
Я по-прежнему не мог выдавить из себя ни слова. Она тоже немного помолчала, затем добавила:
– Ваше кольцо навсегда останется у меня на пальце, ваше сердце – в моем сердце, и я никогда не забуду прикосновения ваших губ. И все-таки вам надо уехать, а мне – остаться. Остаться и совершить шаг, одна мысль о котором убивает меня.
Я едва сдерживал отчаяние. Но ради нашей любви я не должен был распускаться. Я поднялся с кушетки и взял ее за руку.
– Делайте то, что велит вам долг, – сказал я. – Если Бог указывает вам путь, нельзя сворачивать с него. А я… Мне все-таки легче, чем вам: ваше кольцо будет на моем пальце, ваше сердце – в моем сердце, и ничьи губы больше не коснутся моих. Да благословит вас Бог, моя любимая!
В это время мы услышали пение. В часовне отпевали усопших. Но для нас это было реквиемом нашей радости, нашей любви, которая отныне навсегда станет нашей тайной и нашей болью. Мы стояли, держались за руки, а порывистый ветер то уносил вдаль, то снова приближал к нам скорбные звуки.
– Моя королева! Самая прекрасная королева на свете! – сказал я.
– Мой любимый! Мой рыцарь! Как знать, может быть, мы никогда уже больше не встретимся, – тихо ответила Флавия. – Поцелуйте меня и уходите.
Я поцеловал ее. Она прижалась ко мне и, не переставая, шептала мое имя, пока я не вышел из комнаты.
Я выбежал на мост. Фриц и Сапт ждали меня. Они попросили меня закутать лицо. Потом мы дошли до ворот замка и сели на коней. Уже брезжил рассвет, когда мы доскакали до маленькой станции на руританской границе. До прихода поезда еще оставалось время, и мы уселись на лужайке возле ручья. Фриц и Сапт не знали, как мне угодить. Они обещали держать меня в курсе всех руританских новостей, старый сухарь Сапт говорил таким нежным и проникновенным голосом, какой в нем трудно было даже предположить, а Фриц едва не плакал. Но – да простят меня они оба! – я едва улавливал смысл их слов. «Рудольф! Рудольф! Рудольф!..» – все еще звучал в моих ушах голос Флавии.