Пленники надежды
Шрифт:
— Я мог бы задать вам такой же вопрос, — сказал Лэндлесс, приблизившись к нему с улыбкой. — Эта леди была похищена отрядом бродячих рикахекриан, которые увели ее в Голубые горы. Мы просим вас приютить нас на эту ночь. Моя спутница очень устала и много недель не видела ни одного женского лица. Я уверен, что ваша жена будет к ней добра.
Женщина, которая теперь стояла рядом с мужчиной, улыбнулась, но на лице ее было написано сомнение, лицо мужчины также было мрачно, и в глазах его горели тревожные огоньки. Присмотревшись, Лэндлесс увидел у него на лбу отметину, которая объясняла его явное смятение.
— Вам нет нужды бояться меня, — тихо молвил он. — Нас не касается, как вы оказались в этой глуши, так далеко от того, что доселе считалось самым отдаленным форпостом англичан.
Мужчина, чувствуя на себе его взгляд, непроизвольным движением поднял руку ко лбу, затем неуклюже опустил ее.
— Я все понял, — сказал Лэндлесс. — Я тоже был — и остаюсь — подневольным батраком. И, если уж на то пошло, беглецом. Я бы не выдал вас, даже если бы мог, но очевидно, что такой возможности у меня нет. Вы дадите нам приют на эту ночь?
— Да, — ответил мужчина, и лицо его прояснилось. — Как вы и сказали, тут вы не можете причинить нам вреда, даже если бы и хотели, поскольку хозяева, проклятые надсмотрщики и собаки-ищейки слишком далеко, и нас им не достать. Отведи в дом эту леди, Джоан, и мы позаботимся о ней.
Час спустя женщина и Патриция сидели бок о бок на ступеньке крыльца в долгих горных сумерках. Ребенок у их ног гулил, хлопал в ладоши и срывал цветы золотарника, растущего у самой двери. У подножия пригорка по берету спокойного чистого потока хозяин хижины и Годфри Лэндлесс прохаживались взад и вперед, то скрываясь в тени деревьев, то смутно виднеясь на открытых местах, меж тем как индеец лежал, растянувшись под кленами и пристально вглядываясь в черный зев лощины, из которой они пришли.
— Тут красиво и спокойно, — молвила Патриция, — но в этих ужасных горах живет великая опасность. Почему вы пришли сюда?
— Мы пришли сюда, потому что любили друг друга, — просто ответила женщина.
— Но почему вы решили поселиться в земле дикарей, так далеко от безопасных мест, от английских поселений?
Женщина перевела взгляд на красивое лицо той, что сидела рядом с ней и молча вгляделась в него.
— Я вам расскажу, — сказала она наконец, — потому что, сдается мне, что вы так же добры, как и красивы, а красотою вы похожи на ангела. И, хотя я вижу, что вы благородная леди, вы тоже женщина, и, как и я, много страдали и, сдается мне, любите, как люблю я сама.
— Я никогда не любила, — возразила Патриция.
Женщина улыбнулась и покачала головой.
— Когда любишь, у тебя в глазах появляется такой взгляд, который не спутаешь ни с чем, уж я-то это знаю. — Она подняла ребенка и стуча его маленькой ручкой себя по груди, начала свой рассказ: — Прошло четыре года с тех пор, как я законтрактовалась работать на плантациях, чтобы стать кабальной работницей у одного плантатора, живущего далеко от побережья и затем, освободившись, добиться в Америке лучшей доли. Это была тяжелая жизнь, тяжелая — вы даже не представляете, как она была тяжела… Как-то раз хозяин соседней плантации прислал моему хозяину письмо, и я (поскольку я работала в доме) взяла его у посыльного. Так вот, этим посыльным оказался парень, которого я знала в нашей деревне в Англии. Он уехал от нас, чтобы попытать счастья, и я давным-давно ничего о нем не слыхала. Когда-то меня считали его зазнобой. Увидав его, я вскрикнула, а он взял мои руки в свои… После этого мы с ним встречались, когда могли — по воскресеньям в церкви, на уроках закона Божьего, всегда, когда выпадала такая возможность. До нашей встречи он дважды пытался бежать, но после нее больше уже не делал таких попыток. Его хозяин был жестоким человеком — а мой и того хуже… В конце концов мы начали встречаться тайно — по ночам… Вы благородная леди — это другое — и вы меня не поймете, но я любила его, любила не меньше, чем леди может любить джентльмена, а может, и больше… И вот однажды ночью за мной проследили и нас схватили: и меня, и его. — Она замолчала, понюхала не имеющий запаха цветок золотарника, который протянул ей ребенок, и сказала: — Да, радость моя, он красивый, красивый, красивый, — затем продолжила, глядя на две прохаживающиеся вдоль потока фигуры: — Так мы попали в руки шерифа и в следующую ночь уже сидели в тюрьме. О, эта ужасная, тяжкая ночь! Я уже чувствовала на своей спине плеть, это меня не страшило, но куда хуже был помост, столб для порки и глазеющая толпа. Я думала о нем, и мне становилось тошно. Я думала о моей матушке, и слезы ручьями текли у меня по щекам… Со стороны окна послышался шум, и я встала на табурет, чтобы посмотреть, в чем дело. Это был он. У него имелся нож, и он выковыривал прутья решетки и в конце концов вырвал их, вытащил меня через окно, и мы стояли вместе под звездами — свободные! Еще несколько мгновений — и уже мы были на берегу реки и садились в лодку, привязанную там. Мы отвязали ее и поплыли вверх по течению, гребя изо всех сил. Он убил тюремщика и сбежал, прихватив с собой мушкет и топор. Всю ночь мы налегали на весла, а когда пришло утро, уже почти миновали границу поселений, поскольку мы с самого начала находились далеко от побережья. В тот день мы схоронились в тростнике, а ночью опять поплыли вверх по течению. Добравшись до водопада на дальнем западе, мы оставили лодку и много дней шли по лесу, торопливо уходя прочь день за днем, потому что по ночам я все время видела во сне горящие факелы и слышала лай гончих собак. После долгого пути мы набрели на индейскую деревню, расположенную недалеко отсюда, и оказалось, что дикари добрее и милосерднее, чем белые люди. Возможно, они сочли нас сумасшедшими — этого я не знаю — но они не причинили нам зла. Там мы жили какое-то время в вигваме для чужаков, и там родилось наше дитя. — Она перестала хлопать ручкой ребенка по своей груди и поднесла ее к губам. — Он был готов остаться в этой деревне, но мне во сне по-прежнему слышался лай собак, так что мы оставили добрых индейцев и двинулись дальше. В один из вечеров, похожий на нынешний, мы набрели на этот пригорок — на западе горел закат, внизу тихотихо тек ручей, а над нашими головами сияла большая белая звезда. Мы легли спать рядом, и в ту ночь мне не снились дурные сны… С тех пор мы и живем в здешних местах и останемся здесь до конца наших дней.
— Сейчас тепло и ясно, — сказала Патриция, — но скоро придет зима, и начнутся сильные холода.
— Да, здесь бывает очень холодно, — подтвердила женщина. — В этих холмах снег не сходит долго, а в лощине воют ветра.
— К тому же зимой смелеют волки.
— Да, они становятся страсть какими смелыми. Вот этот шрам на моей руке остался у меня от зубов волка, который напал на меня прямо на пороге.
— И еще вам тут угрожают индейцы — как летом, так и зимой.
— Да, рано или поздно они нападут, — согласилась женщина. — Так мы и умрем, но это неважно — ведь мы умрем вместе.
Знатная леди повернулась к ней, и на ее правильном бледном лице было написано удивление, но вместе с тем и понимание.
— Вы счастливы, — чуть слышно проговорила она.
— Да, я счастлива, — ответила женщина, и лицо ее просветлело.
Глава XXXII
НАПАДЕНИЕ
Около полуночи Лэндлесс, спящий на земляном полу в пристройке к одной-единственной комнате хижины, почувствовал на своем плече руку и, открыв глаза, увидел темную фигуру, загораживающую льющийся через дверь тусклый свет звезд.
— Тсс, — сказал Монакатока. — Это рикахекриане.
Лэндлесс вскочил на ноги.
— Боже мой! Ты уверен?
— Они вот-вот выйдут из лощины. Скоро ты услышишь их боевой клич.
Саскуэханнок толкнул хозяина хижины, тот проснулся, и поскольку в такой тревоге не было ничего неожиданного, не растерялся и, воскликнув: "Индейцы!" — начал хладнокровно готовиться к атаке. Вбежав в хижину, где Лэндлесс уже разбудил женщин, он нащупал огниво и трутницу, уверенно высек огонь и запалил пук смолистых сосновых веток, который вставил в отверстие в деревянной колоде. Затем одернул со стены мушкет и пороховницу.
— У вас обоих есть мушкеты, — спокойно сказал он. — Это хорошо. Значит, мы умрем, сражаясь. — Женщина подбежала к двери, заперла ее на тяжелые деревянные засовы и теперь стояла рядом с ним с решимостью на лице и топором в руках.
Тишину ночи разорвал боевой клич, жуткий дикарский звук, предшествующий пыткам и смерти и, казалось, сосредоточивший в себе все ужасы мира. Еще несколько мгновений — и послышался топот множества обутых в мокасины ног, стук множества тел, пытающихся выломать дверь. Дверь устояла, и хозяин хижины, просунув дуло мушкета в одну из щелей между бревнами, выстрелил. За выстрелом последовал истошный крик, после чего началось светопреставление. Снаружи слышались свирепые вопли, удары, сотрясающие дверь, топот, внутри все было затянуто дымом, в котором гремели мушкеты, плакал ребенок и горел факел из сосновых веток, мерцающий свет которого то освещал убогую обстановку хижины вплоть до последней детали, то слабел, и тогда она погружалась в полумрак.
— Мы задали им жару, — крикнул хозяин хижины, перезаряжая свой мушкет. — Кое-кто из них отправится в ад до нас с тобой, Джоан, моя девочка…
Влетевшая в щель между бревнами стрела пронзила его мозг, и он рухнул наземь. Женщина пронзительно закричала, в ответ ей снаружи донесся торжествующий вопль, затем послышался знакомый голос, выкрикивающий какие-то слова.
— Это мулат! — вскричала Патриция, сжав руки.
— Да, — угрюмо подтвердил Лэндлесс. — Я думал, что прикончил его, но выходит, что он жив. Пусть же на сей раз мне повезет больше!