Плеск звездных морей (журн. вариант)
Шрифт:
Я почти ничего не понимаю в том, что он говорит дальше, — просто в голове не укладывается. Я напряженно вслушиваюсь, ожидая ответа на вопрос: можно, основываясь на этом принципе, лететь сквозь время к звездам?
И Феликс вдруг умолкает на полуслове. Я отчетливо слышу его решительное менто: «Можно».
— Ты прилетел в Учебный космоцентр по делам? — спросила Андра.
— Нет, я прилетел в Веду Тумана. Видишь ли, там учится одна очень,
— Улисс, не дразни. Не люблю, когда со мной говорят как с маленькой.
Снег славно скрипел под ее мокасинами и моими башмаками. Она потребовала, чтобы я рассказал, как это я осмелился выступить на Совете.
— А что? — сказал я. — Каждый человек имеет право выступить и быть выслушанным. А я человек. Ты ведь не сомневаешься в этом?
Она быстро взглянула на меня. Мы свернули в тихую боковую аллею. Я украдкой заглядывал Андре в лицо, обрамленное белым мехом капюшона.
— Чего же ты добился на Совете? — спросила она.
— Ничего не добился. Хроноквантовый двигатель — пока что голая теоретическая идея. Феликс называет его синхронизатором времени — пространства, но все это так сложно, что… В общем после той передачи с Сапиены началась страшная суматоха. Я пытался пробиться к Феликсу — куда там! Только по видеофону удалось поговорить.
— Какой он — Феликс Эрдман? В газетных снимках ничего не разберешь: сплошные кудри какие-то и маленькое лицо, глаз почти не видно.
— Так оно и есть. Нечесаный и самоуглубленный. Смотрит вроде бы сквозь тебя. Занятный.
— Улисс, но если все так смутно с этим… синхронизатором — да? — то зачем ты торопился выступить на Совете?
— И я еще буду выступать, — сказал я, отводя толстую от снега еловую ветку, и снег посыпался нам на головы. — И друзей подговорю, пилотов. И твоих лингвистов. И тебя вытащу на трибуну.
— Ты можешь говорить серьезно?
— Серьезнее никогда не говорил. Чем больше мы будем добиваться на Совете, тем скорее…
— И ты убежден, что этот… синхронизатор позволит преодолеть пространство и время?
— Не знаю. Говорю же — пока голая идея. Но нужно ее овеществлять.
Мы помолчали. Где-то над головой стучал дятел, я хотел разглядеть лесного работягу в белых переплетах деревьев, но не увидел.
— Ты знаешь конструктора Борга? — спросил я, взяв Андру под руку.
— Конечно, его мало кто не знает.
— Ну вот. Когда я выступал, Борг посматривал на меня и усмехался. А потом сказал, что в жизни еще не слышал такого бредового выступления. Веселый человек.
— Улисс, так ты… ты и правда хочешь лететь за пределы Системы?
— Полечу, если пошлют. Если не состарюсь к тому времени.
— На Сапиену?
— На Сапиену. Для начала.
— И можно будет вернуться не сотни лет спустя, а…
— Улечу в среду, а вернусь в субботу. Может, даже в прошлую субботу.
— Опять начинаешь дразнить? — она выдернула свою руку из моей. — Просто ты решил прославиться, потому и выступил на Совете. Чтобы все увидели по визору, что есть на свете Улисс Дружинин.
— Конечно. Мне не дает покоя слава знаменитых футболистов прошлого века.
Мы вышли на опушку рощи. Слева глыбой сине-белого льда высился один из прекрасных корпусов Веды Тумана, справа, за невысокими заснеженными холмами, за перелесками, угадывались в дальней перспективе строения Учебного космоцентра.
Аэропоезд домчал меня до Подмосковья за семнадцать минут. Город, еще в прошлом веке разросшийся вокруг Института физических проблем, уже зажег огни в ранних зимних сумерках. Мне пришлось пройти несколько пустынных кварталов старой части города, обреченных на слом, там и сейчас что-то бухало и рушилось, автоматы делали свое дело.
Феликс жил в старом доме-коробке на границе новой части города. Автоматы-бульдозеры подобрались к этому дому почти вплотную, и мне казалось, что в нем никто не живет. Окна были освещены только в последнем, пятом этаже.
Квартира, должно быть, уже не отапливалась. От тусклой лампочки под низким потолком, от неуютного застоявшегося холода — от всего этого мне стало вдруг печально.
Я заглянул в комнату. Феликс в немыслимом комбинезоне из синтетического меха, какие увидишь разве в музее полярной авиации, стоял спиной ко мне и с кем-то разговаривал по видеофону. В скудном свете мне представилась картина полного запустения и изумительного беспорядка, достигнутого, как видно, многолетними настойчивыми стараниями. На столах, на полу и подоконниках стопками и вразброс валялись рукописи, магнитные и перфорированные информкарты, пленки вперемешку с обертками от еды, пластмассовыми тарелками. На пыльной крышке визора красовалась незнакомая мне математическая формула, выведенная пальцем.
— Хорошо, хорошо, — говорил Феликс в коробку видеофона. — Завтра обязательно.
— Я слышу это уже второй раз, — отвечал мужской голос с отчетливыми нотками безнадежности. — Ты меня просто убиваешь, дорогой товарищ. Ты срываешь план, ты прогоняешь ребят, которые хотят тебе помочь…
— Хорошо, хорошо, завтра, — повторил Феликс.
— Ты мерзнешь, вместо того чтобы жить в современном доме с современными удобствами…
— Завтра непременно, — сказал Феликс и выключился.
Он кивнул мне и присел на угол стола, подышал на пальцы, потер их. Мне показалось, что я слышу чей-то негромкий храп.
— Садись, Улисс. Где-то тут было вино, — Феликс огляделся. — Поищи, пожалуйста, сам.
— Не хочу я вина. Зачем ты меня вызвал?
— Ах да! — Феликс подошел к двери во вторую комнату, приоткрыл ее и позвал: — Старший, выйди, пожалуйста, если не спишь.
Храп прекратился, раздался звучный, продолжительный зевок. Вслед за тем из темной спальни вышел плотный человек лет сорока, в котором я с изумлением узнал конструктора Борга. Того самого, который назвал мое выступление на Совете бредом.