Плеск звездных морей (журн. вариант)
Шрифт:
Я ехал по плато Пионеров, теперь по обе стороны дороги простиралось желтое море мхов. Могучие заросли кое-где выплескивались на дорогу, и тогда приходилось пускать в ход резаки.
Желтые мхи Венеры! Пейзаж, знакомый с детства. Они, эти мхи, подступали к самому куполу моего родного поселка — Дубова. И, как когда-то в детстве, я увидел комбайны, тут и там ползущие черными жуками по желтому морю. Ничто здесь не переменилось… Ничто… Вдали на юго-западе проступала в лиловой дымке невысокая горная гряда, за которой лежало дикое плато Сгоревшего спутника. Туда мы тоже однажды
Ничто не переменилось. Но что же, я таком случае, заставило сотни колонистов чуть ли не штурмом брать наш корабль?
Последний поворот — и дороге устремилась прямо к главным воротам поселка Дубова. Что это? Купол не светится, как обычно, золотистым светом, он круглится землисто-темным курганом, а дальше, где прежде бушевал разлив желтых кустарников, уходила вдаль угрюмая, черная равнина. Я увидел там комбайны и фигуры в скафандрах.
И тут только дошло до меня, что это — следы теплона. Да, здесь недавно промчался черный теплон — он выжег плантации, оплавил антенны на куполе. Потому и не видно сегодня обычных молний, ну, конечно, после теплона несколько дней не бывает атмосферных разрядов.
Но почему всюду темно? Ведь куполу не страшен черный теплон… В моем воображении возник мертвый поселок, и меня охватил холод ужаса.
Спустя минуту или две я въехал в ворота. В шлюзе было полутемно. Выйдя из вездехода, я услышал маслянистое шипение, а затем чей-то голос:
— Придется подождать.
Я облегченно вздохнул: живой голос!
— Что у вас случилось? — спросил я.
— Авария на станции. Приходится шлюзовать гидравликой.
Я подождал, пока закроются ворота и дыхательная смесь вытеснит ядовитый наружный воздух. Потом, сбросив скафандр, вышел из шлюзовой камеры на главную улицу.
Тут и там тускло горели аккумуляторные лампы. Я шел мимо белых домиков с палисадниками, к которых темнели кусты молочая, мимо компрессорной станции, мимо черного зеркала плавательного бассейна на центральной площади. Было сумеречно, над куполом клубились бурые облака. Двери домов были распахнуты, дома казались нежилыми, покинутыми. Я уже не шея, а бежал, подгоняемый смутной тревогой. Вот он — родительский дом. Темные, незрячие окна в белой стене…
Я метнулся в одну комнату, другую, третью. Луч моего фонарика выхватывал из темноты стулья, кровати, громоздкое старомодное бюро, сколоченное дедом еще в давние времена. В моей — бывшей моей — комнате стол был заставлен штативами с пробирками, пахло какими-то эссенциями, на стенах висели карты Венеры. Все здесь было другое — будто я и не жил никогда в этой комнате, только книжные полки стояли на прежнем месте, мои книжные полки, единственные свидетели детства.
В кухне я зацепился за кресло-качалку, в котором, помню, так любил сиживать отец за кружкой прохладного пива. Кресло закачалось. С комком в горле я вышел из пустого дома на пустую улицу. И тут услышал отдаленные голоса. Я побежал на них, обогнул двухэтажное здание, миновал клуб агротехников, Площадка энергостанции была освещена переносными лампами, меж решетчатых башен толпились люди. Я подошел ближе и увидел, что тут в основном женщины и подростки. Они по цепочке передавали друг другу квадратные блоки, тускло поблескивающие в желтом свете переносок. А навстречу им, откуда-то из нижних дверей станции, плыли, тоже передаваемые из рук в руки, поврежденные блоки, почерневшие, оплавленные.
Да, серьезная авария, если приходится заменять все блоки энергаторов…
Я медленно шел, всматриваясь в лица людей, и вот увидел одно знакомое.
— Рэй! — позвал я.
Рэй Тудор, коренастый, широкогрудый парень, был моим школьным другом и постоянным партнером в шахматы и ручной мяч.
— О, Алексей! — он передал кому-то шланг и, улыбаясь, подошел ко мне, стиснул руку. — Прилетел на рейсовом?
Он назвал меня родительским именем, хотя прекрасно знал второе мое имя — Улисс.
— Да, — сказал я. — Рэй, ты не видел отца с матерью? Где они?
— Твой отец на плантациях, — ответил он, — а мать… Сейчас!
Рэй нырнул в толпу. Спустя минуту он вернулся с моей матерью. Мария Дружинина была в рабочем комбинезоне. Она нисколько не изменилась за четыре с половиной года моего отсутствия — все такая же стройная, белокурая, похожая на молодую девушку, а не на сорокалетнюю женщину. Она поцеловала меня в щеку, а я ее — в легкие волосы над ухом. Я ощутил, что мать послала мне менто, но не понял его.
— Ты возмужал, — сказала она медленно, без улыбки. — Почему ты ни разу не прилетел к нам, Алеша? Разве у вас не бывает каникул?
Я стал молоть что-то в свое оправдание — занятость… напряженная программа… тренировочные полеты… — но умолк, разглядев в глазах матери какое-то непонятное выражение. Будто она не слушала меня, а думала о чем-то другом.
— Надолго ты прилетел, Алеша?
— Нет. В четыре утра старт. Отец скоро вернется с плантаций?
— Сегодня не вернется. Очень много работы после теплона.
— Жаль… Думал, повидать его… Что произошло у вас? Почему какие-то колонисты покидают Венеру?
Тут мне опять показалось, что она посылает менто. Я умел различать только простейшие сигналы, самые элементарные. В сложных сочетаниях посланного матерью менто я уловил лишь неясное ощущение печали.
— Не понял, — сказал я.
Мать отвела взгляд, потеребила застежку комбинезона.
— Что поделаешь, — медленно сказала она. — Мы такие, какие есть.
Кто-то негромко произнес:
— Внимание, проба!
— Если хочешь, — продолжала мать, помолчав, — пойдем домой, покормлю тебя. У нас выведен новый сорт дыни — поразительный вкус.
Я посмотрел на часы и сказал мягко:
— Мне очень жаль, мама, но времени нет совершенно… Вот кончу скоро институт — прилечу в отпуск.
— Ну, как хочешь.
В здании станции вспыхнул яркий свет и тут же погас.
— Изоляцию проверьте в третьей группе! — крикнул кто-то.
— До свидания, мама.
— До свидания, Алеша. — Мать вдруг кинулась ко мне, обхватила руками шею, головой припала к моей груди. — Ах, Алеша, — прошептала она, — если бы ты остался с нами…