Плевенские редуты
Шрифт:
Шестая сотня есаула Афанасьева из Донского казачьего полка одной из первых ворвалась в древнюю столицу Болгарии — Тырново. Ворвалась так неожиданно, что губернатор Саиб-паша едва успел бежать, а защитники города оказали ничтожное сопротивление.
В захваченных окладах казаки обнаружили непонятно для чего припасенные канареечные семена и старый пушечный порох. Байковые одеяла, шерстяные английские фуфайки, теплые чулки, полушубки свидетельствовали о том, что турки готовились к зимней кампании. На мешках с мукой и пшеничными галетами стояло жирное английское клеймо. Галет было так много, что Алифан принес своему Куманьку полную торбу, легонько ткнув кулаком в бок, сказал:
— Жри, леший, диликатесу!
Все болгарское население этого города на трех холмах высыпало на улицы-террасы, поднимающиеся ярусами. Улицы соединяются каменными лестницами: короткими и длинными, прямыми и ломаными, спадающими каскадом и стелющимися спокойно.
Нижние двери домов выходят на одну улицу, а другие, противоположные, с третьего этажа, выдвинутого уступом, — ведут на улицу позади дома. Возле каждого из них стоят подставки для цветов.
Галереи, балконы под черепицей густо увиты виноградной лозой. Те из офицеров, кому доводилось бывать в Италии, невольно сравнивали Тырново с Неаполем. Вот только базар здесь совсем иной: под его полотняными шатровыми крышами возвышаются горы лиловых баклажанов, оранжевые печеные тыквы с орехами.
Отряд генерала Гурко проходил по самой широкой тырновской улице в пышной яркой зелени. Впереди на конях гарцевал «хор трубачей».
Запах нечистот, тянущийся из канав, не в силах был отравить благодатный воздух. На дне огромного котла, окруженного ярусами, утыканного белыми домиками, протекала узкая, стремительная Янтра.
Выскакивают на улицы из мастерских бондари, кожевники, тележники, гончары, медники, делающие колокольца для овец. Возле питьевого фонтанчика — чешмы — высокий мужчина в легком парусиновом плаще шепчет, стоя на коленях:
— Пали цепи… Да живет мать Русия!
Распахивают свои двери булочные, цирюльни, кофейни.
— Здравейте!
— Много счастья!
Пожилой болгарин, протягивая кувшин с вином, просит:
— Отведайте! — Оставив кувшин казаку, гладит морду его усталого коня, с недоуменным восхищением говорит: — От Русия дошъл…
Раздается песня «Шумит Марица». Священник в подоткнутой за пояс рваной рясе, с ружьем на плече, патронташем браво шагает позади войска, возвышаясь своей греческой камилавкой из твердого поярка.
— Да живее Русия!
Выгнутые арки из высоких жердей перевиты цветами, девушки надевают венки на шеи казаков. Из окон свешиваются флаги с крестами. Играют зурны, гитары, звенят клепала.
Город, на гербе которого написано: «Бодрость — верность — твердость — постоянство», дождался своего часа.
Казаки разбили бивак на площади, возле белых акаций толщиной в обхват, недалеко от места, откуда в старину сбрасывали предателей в пропасть.
По кругу площади теснились ресторанчики, мастерские гробовщика, фотографа, валяльщика войлочных сапог.
На почтительном расстоянии от казаков сгрудились обыватели в котелках, фесках цвета бычьей крови.
Порхали над головами женщин игривые зонтики.
На площади, раздвинув глазеющих, молодые люди в болгарской одежде закружили хоро под звуки волынки. Взявшись за руки, побежали, пританцовывая, запрокинув головы, то сужая круг, то расширяя его. Несколько казаков, разомкнув руки танцующих, тоже пошли хороводом, нет-нет да норовя пуститься вприсядку.
«Была б здеся Кремена, и я бы с ней плясал», — подумал Алексей. Почувствовал шершавую и нежную руку девойки в своей.
…К вечеру, словно сама собой, родилась болгарская милиция.
Юноши, вооруженные ятаганами, пришли к Гурко:
— Господин генерал, дай нам для обучения русского офицера.
Гурко нелюдимо поглядел из-под огненно-рыжих кустистых бровей. Был он очень высокого роста, с глазами, ушами, поставленными асимметрично, отчего на лицо генерала смотреть юнцам было страшновато: словно рыжий леший стоял перед ними.
— Идите в Систово и там записывайтесь в ополчение, — грубым, решительным голосом сказал генерал.
А на следующее утро к Гурко явились отцы этих просителей. Один из них — почтенный торговец — выступил вперед:
— Добрый генерал, — приложил он к груди руку, — не слушай наших безусых, пусть у них молоко на губах обсохнет… Не посылай их в Систово.
— Да никто и не собирается это делать, — усмехнулся Гурко, при этом рыжий ус его перекосился, — приглядывайте здесь за ними покрепче сами, чтобы лишнее не натворили.
Генерал сделал несколько шагов взад-вперед по просторной комнате, твердо ставя ноги:
— Покрепче приглядывайте.
Ночь была прохладной. Алексей продрог и сейчас, лежа на суконной попоне, втиснув голову в седельную подушку из юфтовой черной кожи, полудремно ждал, что вот-вот сигнальная труба горниста заиграет побудку.
Любил звуки трубы и с удовольствием повторял про себя слова к каждому сигналу.
С генерал-марша начинается седловка: «Всадники-други, в поход собирайтесь…» Перед атакой: «Славы звук нас зовет на врага, вперед. Ура! Стремя в бок — и марш, марш!» Или приказ спешиться: «Долой с коней, слезай скорей, пешком сразимся с нашим врагом». И коноводам: «Ну, подавайте нам коней, врага настигнуть чтоб скорей».
…Горнист протрубил подъем, и казаки повскакивали, а Суходолов начал разжигать костер под медным котлом. Вчера заработал наряд вне очереди и теперь должен был варить борщ из молодых виноградных листьев и бараньего сала.
Дело было так: Алексей малость лишнего выпил с односумом Евлампием Селивановым, и когда тот сказал, что чхать ему — ну, он покрепче ввернул, — под турками болгары или нет, Суходолов так звезданул ему в ухо, что тот с копыт долой. Началась драка, а в драке Алексей не помнит себя. Проходивший мимо есаул Афанасьев пресек ее, наказал Суходолова. И все равно он не жалеет, что заехал Селиванову.