Плёвое дельце на двести баксов
Шрифт:
— Слышал? — с таким вот вроде бы неопределенным вопросом он обратился ко мне вместо приветствия.
— О чем? — невинно осведомился я, хотя имел все основания догадаться о сути вопроса.
— Ну, о том, что случилось у «Шейханы»?
Я пожал плечами:
— Не в курсе. А что там, собственно, произошло?
Леха крайне подозрительно уставился на меня:
— Разве у тебя вчера не было получки? Ты ведь в такие дни в этом баре кантуешься. Разве не так?
Мне сразу стало не по себе. Оказывается, расколоть меня — раз плюнуть, причем не
— Получку задержали, — мрачно сказал я. — Так что там, у «Шейханы», произошло?
— Да ничего особенного, — в свою очередь помрачнел Леха, — грохнули кого-то, только и всего. Так, значит, получку тебе не дали… А я-то хотел у тебя полтишок стрельнуть. Отдал бы послезавтра… Может, наскребешь как-нибудь? — И он вперил в меня страдальческие глаза.
— Сейчас чего-нибудь придумаем.
Осчастливленный Леха ушел, судорожно сжав в ладони пятьдесят рублей, а я опять погрузился в нелегкие раздумья, которые вновь прервал звонок, на этот раз телефонный.
— Ты вроде сегодня выходной? — осведомился Толян.
— Верно. Я вчера дежурил, теперь выхожу на службу только послезавтра.
— Я сейчас недалеко от твоего дома. Хочу заскочить к тебе на пару слов. Разговор не телефонный.
Я этому не особенно удивился: поскольку Толян был ранее связан с криминалом, у него невольно выработался навык чрезмерной скрытности, и теперь все разговоры у этого парня — не телефонные.
А я, в общем-то, его звонку обрадовался: Толян многое для меня сделал и был единственным в Москве человеком, с которым я мог говорить без всяких купюр. Короче, я считал его настоящим другом, и он меня, по всему видно, тоже.
Пожалуй, именно Толяну я могу рассказать все как есть о происшествии у «Шейханы», и именно Толян может дать мне дельный совет в этой трудной ситуации. Человек он ко всему прочему бывалый, да и старше меня лет на семь-восемь.
Ну а если ничего путного мой приятель мне и не скажет, то хоть душу близкому человеку изолью — все полегче будет…
Толян появился очень быстро, и на нем, что называется, не было лица.
— Пойдешь к итальянцам — передай, что меня сегодня не будет, — сумрачно объявил он.
А ведь действительно, сегодня вторник — именно по вторникам у нас происходят еженедельные собрания в коммуне. Ничего особенного — просто каждый рассказывает, как он провел неделю, сколько понаделал добрых, богоугодных деяний. В общем, тоска смертная.
Но собрания эти пропускать не рекомендуется — меня, например, могут запросто отчислить с курсов «Сименса». Толяну легче — он уже проникся религиозной идеей и ходит к итальянским миссионерам, можно сказать, по велению души и зову сердца.
— А что стряслось? Ты чего-то неважно выглядишь. Захворал никак?
— Кореша моего замочили, — горестно произнес мой приятель.
— Когда? Где?
— Вчера вечером у вашей «Шейханы».
Час от часу!
Я никогда толком не понимал выражение «блудливые глаза», но, инстинктивно отведя взгляд в сторону, увидел свое лицо в большом настенном зеркале, и мне это малопонятное словосочетание сразу показалось ясным, простым и удивительно точным.
— Как же это случилось? — глухо спросил я со слабой надеждой, что дело идет о каком-то ином, не связанном с теми четырьмя братками эпизоде.
— Взорвали их прямо в джипе. Санчо и еще троих. Санчо потом слепили из сорока восьми частей его тела. И чего моего корефана туда с братанами понесло?! — И Вован в неподдельном горе стукнул увесистым кулаком по собственной ладони. — Узнаю, кто эту подлянку сотворил, своими руками башку его поганую отвинчу!
Конечно, Толян — пацан совсем нехилый, в своей кодле, по его словам, числился в боевом прикрытии, но все-таки вряд ли ему удастся провернуть такую операцию с бывшим собровцем, пусть и находящемся не в лучшей физической форме. И тем не менее я еще раз рефлекторно повернулся к зеркалу — вероятно, в попытке представить себе, как я буду выглядеть с открученной головой.
С трудом взяв себя в руки, я попытался продолжить разговор:
— Но разве ты не завязал со своими криминальными делами и связями? Ты же теперь совсем в другой команде.
— Что верно, то верно. Но Санчо — мой старый и надежный кореш. Мы во многих переделках стояли спиной к спине. А в той последней разборке, когда меня пером поцарапали и я потом в больничку попал, он меня просто спас. Если б не Санчо — быть бы мне сейчас на цвинтаре и умер бы я нехристем, так и не познав Господа. — Тут он истово перекрестился. — Я его семью хорошо знаю. Теперь остались без кормильца двое малышей, полуживая старуха-мать и жена — полная дура. Эта баба вообще ничем не способна на жизнь зарабатывать. Мне хотя бы первое время надо с семьей Санчо почаще бывать. Ну и похоронить его, конечно, по-божески.
Мысль рассказать своему приятелю о собственных неприятностях отпала как-то сама собой. Он мне, конечно, поверит, что я его друга совершенно случайно раскурочил на сорок восемь разновеликих фрагментов, но так или иначе сделал это именно я! Вдруг сразу стало вполне очевидно, что Толяна я знаю еще мало и плохо и его реакцию на мои откровения предугадать не в состоянии.
Я попытался было представить себе, кто из троих вчерашних покойников — Михал Борисыч, понятно, не в счет, — являлся тем несчастным Санчо, но потом отказался от этой затеи: какая тут, на хрен, разница!
— Ну что ж, прими мои искренние соболезнования, — до невозможности фальшиво промямлил я, но Толян, похоже, меня и не слышал: он надолго замолчал, мрачно глядя вниз, на обшарпанный линолеум моей съемной квартиры.
Я не решался прерывать его мыслительный процесс, если Толян, конечно, вообще о чем-то сейчас мог думать.
Оказалось — мог.
— И, конечно, найти этого подонка, грохнувшего Санчо, — моя святая обязанность, — злобно объявил он. — Найти и наказать так, как он того заслуживает. Убить его — мало. Да он меня на коленях о легкой и быстрой смерти молить будет!