Шрифт:
Борис Зубков, Евгений Муслин
Плоды
Когда на даче Жмачкина дрогнула земля и раздался пронзительный свист, будто где-то внизу прорвало клапан парового котла, сам Жмачкин находился далеко от места подземных происшествий. Он сидел в крохотной конторке магазина с не совсем грамотной вывеской "Скупка вещей от населения" и ненавидящими глазами в упор смотрел на очкарика-ревизора. Потом Жмачкин жалобно сморщился, тихо, но так, чтобы ревизор обязательно услыхал, ойкнул и стал медленно сползать со стула на выщербленный пол конторы. По дороге на пол он успел подметить, как испугался ревизор, как остановились его пальцы, листавшие до того момента испачканные копиркой квитанционные корешки. Лежа на полу, Жмачкин плотно закрыл глаза и застонал, потом принялся с надсадным хрипом выдувать из себя воздух. Хрипел
Вскоре около колхозного рынка, где у самого входа тулился магазинчик Жмачкина, коротко гуднула "Скорая помощь". Фельдшерица в меховой шапке и белом халате наклонилась над Жмачкиным, пощупала пульс, щелкнула застежками чемодана-коробки. Коробка распалась на две части, показав склянки и металлические коробочки со шприцами. Сразу запахло аптекой и спиртом. Жмачкин сквозь прищуренные веки увидел фельдшерицыны ноги в черных чулках и сладко поежился...
В это время на его даче ворох влажных осенних листьев зашипел и разлетелся во все стороны. Из-под земли вырвался струйкой серо-белый пар. Влажная земля тоже зашипела, черные лужицы воды вокруг испарились, и вместо черной талой воды проступила серая, почти сухая земля. Эту сухую землю разодрала глубокая трещина, из которой, булькая и позванивая особым водяным звоном, прорвался фонтан из нескольких бледно-голубовато-зеленых струй. В голубых струях плясал желтый чистый лист клена.
...Хрустнула ампула, фельдшерица засучила рукав байковой рубахи, которую Жмачкин обожал за теплую уютность и даже стирал сам, но редко. В руку ужалил шприц, и сонная одурь начала растекаться по телу. "Скорая" его, разумеется, не забрала, да на такую удачу он и не рассчитывал, подстраивая ревизору психическую атаку. Фельдшерица сухо заметила: "Много пьете, гражданин Жмачкин", - и посоветовала ехать домой и полежать. Удрать, отсрочить хоть на день неприятное и щекотливое разбирательство с квитанционными книжками - только этого Жмачкин и желал, хотя в душе клял себя черными словами за трусость и бездельные увертки. Всю жизнь он кормился собственной наглостью, за наглость прятался, ею оборонялся и с нею наступал, нахальством и наглостью наживался. Очень удивился бы он, если кто-нибудь сказал ему, что нахальство его - просто безмерная и отчаянная трусость.
В привокзальном буфете, чмокая по пивной пене отвислыми губами, Жмачкин втянул в себя полкружки теплой и мутной жидкости, а на освободившееся место вылил принесенную с рынка четвертинку водки. После привычно-противного и хмельного "ерша" ему захотелось сделать что-то грозное и разудалое. Вспомнилась давняя и тяжелая обида, как жена Катя ушла от него к деповскому слесарю по причине Жмачкиной скупости и неласковости. Но относительно слесаря сделать что-нибудь грозное и разудалое Жмачкин воздержался, опять из-за своей трусости, припоминая каменную жесткость слесаревых кулаков...
Путано ругая неверную жену и очкарика-ревизора, Жмачкин долго колупался ключом в большом висячем замке, вытаскивая замочную дужку, откидывая толстую железную полосу, прихватившую поперек тяжелую дачную калитку.
За то время, пока хозяин дачи возился с железными запорами, на его дачном земельном участке стало одним деревом больше. Случилось это так. На самом краю трещины, откуда бил фонтан голубой воды, лежала сморщенная, почерневшая ягода рябины, втоптанная в землю еще прошлой осенью. Когда подземная вода коснулась ягоды, она расправила крохотные жесткие морщины, округлилась, посочнела и треснула, выпуская из трехгранного зернышка тонкий зеленый росток, который тут же закурчавился двумя микроскопическими листочками. Одновременно в землю забуравился корешок, и кожица ягоды соскочила с молодого побега. Все это заняло меньше минуты. Еще через минуту обозначились красно-бурые ветки с острыми зубчатыми листьями: молодая рябина поспешно тянулась вверх. И в то же время дрогнула вкопанная в землю скамейка - замшелая доска, прибитая на два осиновых кругляша. Кругляши треснули в нескольких местах, набухли тупыми почками, которые сразу же выпустили на волю зеленые листы, покрытые с изнанки нежным серым пухом. Замшелая доска крякнула и раскололась надвое, из торцов осиновых ножек выпирали вверх букеты крепких молодых побегов.
Пьяный Жмачкин наткнулся на скамейку и тупоносым ботинком втоптал в землю молодую рябину. Когда он грузно опустился на скамейку, расколотые доски свалились вместе с ним. Обламывая молодые побеги, Жмачкин двумя руками обхватил осиновый кругляш, попытался встать на четвереньки, но не смог и упал лицом вниз в лужицу голубоватой воды, растекающейся вокруг подземного источника.
Утром, еще не проснувшись как следует, он крепко провел ладонью по лицу, сгоняя вчерашний хмель, и нащупал у себя на лице окладистую шелковистую бороду. Жмачкин истерично хихикнул и почему-то подумал, что умер, а борода у него выросла уже после смерти...
Трясущимися руками он открывал дачные замки. Наружная дверь - два замка старинной фирмы "Хайдулин и сыновья", очень хитрые замки, спрятанные один в другом, дверь в переднюю комнату - замок, скрытый в половице, никто не найдет, дверь в спальню... Наконец там в огромном трюмо красного дерева стиля "жакоб" он увидел себя с чужой, словно приклеенной бородой. Он попытался ее оторвать - она вовсе не его, черная, густая, шелковистая, кудрявая борода. Его собственные волосы на лысеющей голове и толстых бровях были тусклыми, редкими, припорошенными желтой сединой. Зачем ему такая борода? Кто это сделал? Не могла же она вырасти за один день? Или он провел в саду месяц? Буфетчица опоила его каким-то сонным зельем вместе с пивом. Это такая баба, она все может! Колдунья! Только зачем ей опаивать Жмачкина? Он и без того пытался подъехать к буфетчице с разными предложениями, да она его так от себя шуганула...
Лицо... Что сделалось с его лицом? Здесь у него были морщины, они набегали сверху и обрезали углы рта, он всегда кривил рот, когда брился, чтобы расправить кожу в этом месте. Теперь морщин нет. А вот здесь? Были здесь морщины или нет? Он не помнит. Сам себя не помнит. Странно... Сколько времени нужно, чтобы выросла такая борода? Сколько он проспал? Кого спросишь, на даче ни души, он один. Так всегда: он один и его дача...
Какой сегодня день? Он нажал клавишу радиокомбайна. Музыка, с утра музыка. Может, сейчас вовсе не утро?.. Включил другой приемник, стоящий у изголовья кровати с высокими спинками из полированного дерева. Приемник не работал... Давно он не работает? Там, на кухне, стоит еще один... Опять музыка... Где он? Какой сегодня день? Наконец старый динамик радиотрансляции сообщил Жмачкину, что сегодня двадцать второе октября. Ревизор нагрянул двадцать первого. Вчера. Значит, все в порядке. Он спал только одну ночь. Надо опохмелиться и пожевать чего-нибудь горяченького, все пройдет. А борода? Вот она. Еще больше выросла. Все-таки в пиво что-то подмешали, и он спятил с ума от этого.
Кромсая ножницами вкривь и вкось, он кое-как срезал, бороду. Ему показалось, что из-под ножниц сыпались искры. Действительно, запахло чем-то горелым и вместе с тем освежающим... А день сегодня субботний, особо выгодный. Его разве пропустишь? В деревянном павильончике под вывеской "Скупка вещей от населения" все образуется. Обожмется, как любил говорить Петька Косой, единственный дружок Жмачкина. Обожмется! А борода она не ревизор, сбрил ее и гуляй без бороды.
По дороге к калитке Жмачкин наткнулся на молодые осинки, что торчали двумя плотными кустами на том месте, где еще вчера ничего, кроме скамьи, не было. Пахло вокруг для поздней осени странно - цветами. Запах стоял тяжело и плотно, как в оранжерее. Но Жмачкин цветами никогда не торговал, в оранжереях не бывал, а тонкие осинки, что вымахали за ночь на метр выше его, не заметил, а может быть, побоялся заметить, недаром глаза зажмурил.
В "Скупке" еще раз побрился подержанной электробритвой, купленной у рыночного пьянчуги за трешку, борода в электричке заметно отросла. Надел засаленную меховую безрукавку и занялся привычным делом. Когда румяный от смущения парень принес в "Скупку" почти ненадеванный, но явно не модный костюм, Жмачкин оценил его в двадцать один рубль, а на копии квитанции переделал палочку в семерку и заработал таким образом шесть рублей. Женщине в платке, из-под которого желваками торчали бигуди, таинственным шепотом сообщил, что дамские кофточки покупать не велено, но ради субботы он сделает исключение. За это Жмачкин получил благодарность - трешку и почти рубль мелочью.