Плохие девочки не плачут. Книга 2
Шрифт:
В темных, почти черных глазах фон Вейганда читаю… беспокойство?
Глава 8.1
Что вы чувствуете, когда видите перед собой нерушимую стену, преграждающую путь, стену, чей мрачный вид гасит последние огоньки надежды?
Закономерное желание развернуться и уйти в поисках более легкой тропы, ведь нельзя терять время попусту.
Авантюрный запал устроить тщательный осмотр бездушного камня, дабы обнаружить тайную лазейку, способную провести напрямик.
Или же… безграничное упрямство. Тупое и не поддающееся
Я ошибалась столь часто, что не могу сама себе верить. Всякий раз труднее отличать правду и ложь. Нырять в темные воды океана ненависти, пытаясь отыскать песчинку настоящей истины среди несметного количества ложных. Вдохновленная проблеском света, ни о чем не жалею. Все будет не зря, если только хватит сил и безграничного упрямства.
Некоторые стены нельзя обойти. Они не отпускают, не дают разуму покоя ни на мгновение. Однажды возникнув, не собираются исчезать никогда. Ты можешь уйти, убежать, попытаться забыть. Но ты никогда не перестанешь чувствовать.
Некоторые стены нельзя обмануть. Они слишком надежно защищены, избавлены от секретных ходов, распознают фальшь мгновенно. Ты волен рискнуть, но подобная попытка не увенчается успехом. Кара за неискренность будет гораздо болезненнее, чем способен выдержать человек и не сломаться.
Некоторые стены остается только разрушить. Позволить бархатным нитям Тьмы опутать сознание. Сжать кулаки покрепче, поддаться ослепляющей вспышке и… бить. Разбивая руки в кровь, обдирая костяшки пальцев. Обезуметь, пожертвовать всем, не видеть ничего, кроме цели. До агонизирующей пульсации в напрягшихся висках, до скрежета зубов.
Наверное, горько и страшно признавать, что эта история — моё всё. Настоящее.
— Живот болит? — голос фон Вейганда наполняют непривычные ноты.
Мне слишком плохо, не детализирую оттенки, просто отмечаю — непривычно.
— Да, — приглушенно, едва различимо.
Его руки на моей талии, помогают удержаться на ногах. Эти руки сжимали сердце, терзали плоть, пытали разум, лишали гордости, отнимали волю.
— Черт, — успеваю пробормотать прежде, чем очередной спазм скручивает в три погибели.
Такими темпами можно построить профессиональную карьеру. Кто-то классно танцует, кто-то задушевно поет. А я умею трогательно блевать. Почему «трогательно»? Не знаю, слово прикольное.
Фон Вейганд помогает умыться. Самостоятельно не получается. Ломает во все стороны, будто при температуре плюс сорок. Лоб полыхает жаром, по телу пробегает озноб, ледяная, выкручивающая суставы волна.
Замечаю, на нем нет рубашки. Когда он успел раздеться? До того как потащил меня к раковине или после?
Закрываю глаза, жмурюсь.
— Что? — спрашивает фон Вейганд.
— Свет… больно.
Он поднимает меня на руки, очень бережно и осторожно, словно я могу рассыпаться в пепел от неловкого движения. Поднимает и несет в спальню, укладывает на кровать, кончиками пальцев касается изувеченной щеки.
— Я видел, ты приняла таблетку, — говорит фон Вейганд.
Мое сердце покрывает изморозь. К счастью, выражение лица не выдает эмоций. Слишком паршивое самочувствие.
— От головы, — с трудом шевелю губами. — Анальгин.
Хочу добавить «можешь проверить в моих вещах», но это будет подозрительно.
— Что ты ела? — следует новый вопрос, и мне с трудом удается сдержать облегченный вздох.
— Не помню название… Андрей ел такое же…
Переворачиваюсь на бок, принимаю позу эмбриона, комкая под собой простыни.
— Андрей, — фон Вейганд неодобрительно хмурится, его пальцы все еще скользят по моей щеке.
— Он показал фото… сказал, ты будешь держать меня… там… если…
— Молчи, — для приказа чересчур мягко, скорее просьба.
— Я не хочу менять цвет волос, — проверяю границу дозволенного.
Его брови вопросительно изгибаются.
— Он сказал, что мне нужно покрасить волосы в другой цвет… иначе… иначе ты меня накажешь… но волосы это ведь не очень важно, точнее для меня важно очень, но…
Не успеваю договорить фразу, потому как желудок снова болезненно сокращается. Рвать больше нечем, а спазмы не отпускают.
— Страшно, — выговариваю через силу, зуб на зуб не попадает, настолько трясет в лихорадке. — Что происходит?
Первым приходит Андрей, практически сразу за ним является знакомый доктор. Меня осматривают, расспрашивают, меряют температуру, которая оказывается близка к ожидаемым сорока градусам.
Ненавижу морепродукты. Ненавижу глистов. Думаю, эти две коварные группировки оказали бедному организму бойкот. Не могла волшебная таблетка столь быстро сработать, а вот экзотические тайские блюда вполне реально ударили по ослабленному стрессом организму. Лекарство послужило дополнительным катализатором террористического акта.
Проклятье, если кто-то догадается про эти гребаные пилюли. Даже не хочу представлять, что мне сделают и как.
Хочется отключиться, но нет никакой возможности. Голова раскалывается, физически чувствую эти трещины. Картинка перед глазами темнеет, расползается, меркнет.
Слышу, как фон Вейганд спрашивает о чем-то Андрея. Опять по-немецки, чтобы я не могла ничего понять. Потом говорит доктор.
Голоса теряются в изматывающей ломке, охватившей мое тело. Не припоминаю, чтобы мне было до такой степени хреново. Хуже и хуже с каждым прошедшим мгновением.