Плохие слова

С каждым днем я все больше уверен в том, что я не идиот.

Может быть, я был идиотом раньше. В детстве, например, когда учился в школе. Это была специальная школа, обычные дети туда не ходили. Один мальчик постоянно пытался схватить учительницу за грудь. Другой голыми руками душил кошек. Две девочки все время смеялись как заведенные. Там все были идиоты, все до одного. Да, верно, я тогда тоже был идиотом.

Позже, в училище, я попал к другим детям, но лучше мне не стало. Каждый день мне говорили, что я придурок, болван и много других обидных слов.

На заводе меня уже совсем не били, но я все равно чувствовал их отношение: недоумок, жалкий дурачок. Все годы на заводе я делал одну и ту же работу — отрезал резиновые шланги, вставлял в них провода и зачищал концы с обеих сторон, чтобы можно было потом припаять клеммы. Это было нужно для ремонта тормозной системы автобусов. Одно время я даже гордился тем, сколько автобусов в Москве ездит по улицам с моими шлангами. Я провожал автобусы взглядом, стараясь угадать, есть ли у них внутри мои тормоза.

Потом в какой-то момент мне стало очень грустно, и было грустно много дней подряд, от этого я много плакал и оказался в больнице. На больничных окнах были решетки, а мама и бабушка приходили к этим окнам и снизу махали мне руками. Чтобы поправиться, мне нельзя было волноваться, поэтому я вел себя очень тихо. С соседями по палате я не разговаривал и старался даже не смотреть на них, чтобы каким-либо образом не помешать выздоровлению. Было холодно, мама передала мне ватное одеяло, и я очень боялся, что его отнимут, так как вокруг были чужие люди. Но на одеяло никто не обращал внимания.

Я укутывался в тепло по самые уши, а чтобы занять себя, рассматривал ветвистую трещину на потолке. Трещина начиналась над входной дверью и росла в мою сторону. Над моей кроватью она причудливо разделялась на многие линии, а ближе к окнам терялась в побелке. Я до сих пор помню эту трещину и все ее изгибы, а одно время даже скучал по ней. Я отвечал на все вопросы, которые задавали мне врачи, и принимал все их лекарства. За это меня скоро выписали, и мама забрала меня домой.

Мама и бабушка никогда потом не вспоминали о больнице.

И еще они никогда, даже в детстве, не называли меня идиотом. Может быть, теперь, спустя много лет, это мне и помогло.

Сейчас все изменилось.

На первых порах я не решался думать об этом, но теперь все больше и больше уверен в том, что я не идиот. Все говорит за то, что если я и не совсем еще нормален, то уже близок к этому.

Во-первых, я получаю много денег. Больше, чем мама и бабушка. Точнее, уже в первый месяц это было больше маминой зарплаты и бабушкиной пенсии вместе взятых, а теперь это гораздо больше. Идиоты не зарабатывают много денег, это я знаю наверняка. Они могут годами резать шланги на заводе, могут убирать снег вокруг детского садика или разносить по почтовым ящикам бесплатные газеты. И много еще чего, но, что бы они ни делали, платят им всегда мало, в этом я убедился лично. А мне сейчас платят хорошо, более того, некоторые клиенты дают «на чай». Это просто так называется, чай на эти деньги покупать совсем не обязательно. У меня никогда не было столько денег. Большую часть я, конечно, отдаю маме, а часть оставляю себе. Я их пока почти не трачу, но знать, что я могу купить очень многое, необыкновенно приятно.

Однажды, правда, получилось неловко. В большом универмаге я засмотрелся на витрину с моделями автомобилей. Очень дорогие, но одну или две я вполне мог бы себе купить. А красивая продавщица улыбнулась мне и спросила: «Сколько лет вашему мальчику?» Я сразу же ушел, мне стало стыдно, потому что я едва не повел себя, как идиот. Я не мальчик. Я давно взрослый, опора нашей с мамой и бабушкой семьи. Я выполняю сложную и ответственную работу.

Я мою машины.

Поначалу мне и здесь не доверяли, я помогал другим мойщикам, включал и выключал воду, подавал шампуни, мыл коврики. Потом была эпидемия гриппа, почти все заболели, и несколько раз мне пришлось мыть машины самостоятельно. После эпидемии Юрий Петрович решил, что я могу справляться сам. И действительно, с каждым днем у меня получалось все лучше и лучше. За мной перестали присматривать, наоборот, стали доверять самые сложные и грязные машины.

Я очень привязался к машинам и полюбил их.

Мне часто нравится думать, что они живые, как люди или животные, а я помогаю им обрести их настоящую красоту. Как мастер в дорогой парикмахерской или художник, который рисует картину и видит в натурщице то, чего не видит она сама. Невозможно передать, какой восторг охватывает меня всякий раз, когда вместо какой-нибудь заляпанной грязью «четверки» появляется на свет чистенькая рабочая лошадка. Или убитая черная «Волга» как будто выпрямляется после моей мойки и вспоминает свое важное райкомовское прошлое. Или двадцатилетняя «бээмвуха» становится вовсе не «бээмвуха», а БМВ, Байерише Машиненверке, это по-немецки.

А как прекрасны дорогие иномарки! Некоторые напоминают мне изящных волшебных бабочек. Другие точь-в-точь хищные мускулистые звери со злыми прищуренными фарами. Есть похожие на огромных слонов, прожорливых и тупых. А некоторые машины у меня просто нет слов описать, настолько они великолепны. Например, «ягуар». Дважды мне приходилось мыть «ягуар», и оба раза я дрожал от волнения. Честное слово, я бы мыл все эти машины бесплатно, но благодаря необыкновенной удаче за то, что мне нравится больше всего на свете, мне вдобавок платят большие деньги. Правда, я мою машины чуть медленнее других мойщиков, но уж гораздо тщательнее. Тут у меня нет соперников. И Юрий Петрович это замечает. Когда к нам приезжают его знакомые, или гаишники, или кто-нибудь из очень важных людей, он в последнее время почти всегда поручает работу мне, а гостей уводит в свой кабинет или в кафе. Но даже самой шикарной машине иногда приходится меня подождать, потому что я не спешу поскорее отделаться от той, что в работе. Каждая машина заслуживает того, чтобы быть красивой.

В машинах я стал разбираться очень хорошо. Я покупаю блестящие автомобильные журналы, но вовсе не для того, чтобы вырезать и повесить на стену картинки. Я их читаю от начала до конца и стараюсь запомнить даже то, что мне не понятно. Иногда от чтения заболевает голова, и тогда я делаю перерыв на несколько дней. Журналы лежат стопкой на моей полке, время от времени я просматриваю старые, чтобы не забыть что-нибудь нужное.

А разбираться в машинах для моей работы очень нужно. Всегда приятно видеть на мойке модель из журнала или с последнего автосалона.

В таких случаях я стараюсь обязательно сказать клиенту, как я восхищен его машиной. Это удается не всегда, но если получается, то бывает очень здорово. Например, владельцу крайслеровского «крузера» я сказал, что его машина, видимо, единственный «крузер» в Москве. Я сам удивился, насколько приятно клиенту было это слышать. «Не, сейчас еще две штуки есть», — сказал он с притворной досадой, а сам даже порозовел от удовольствия.

После мойки он обошел машину, провел рукой под бампером и, клянусь, посмотрел на меня с уважением. Потом полез в карман, дал мне полтинник и сказал: «Ну, бывай, парень». Юрий Петрович и ребята смотрели на меня так, что я почувствовал себя актером на сцене среди грома аплодисментов.