Плоть и кровь
Шрифт:
После смерти Гарри Вилл протянет еще семь лет. Когда же и он начнет умирать, Джамаль приедет, чтобы быть рядом с ним. Нанимать сиделку Джамаль не станет. Он будет сам кормить Вилла, утирать его подбородок, менять испачканные простыни. Понемногу беспомощность Вилла начнет раздражать его. Джамаль будет ругаться, про себя, но по-прежнему делать все, что нужно: кормить Вилла, купать его, а когда к нему станет возвращаться способность говорить, беседовать с ним. Будет рассказывать Виллу о своих связанных с детьми страхах. Его сын от первого брака сбился с пути и ничего от жизни не хочет. Дочь, родившаяся, когда Джамаль уже стоял на пороге среднего возраста, пугает его вспышками раздражительности и непреклонностью желаний. Джамаль расскажет Виллу и о своей второй жене, которую он любит с безудержностью, терзающей его душу, возвышающей его и лишающей сил. А Вилл будет кивать, слушая его и не слыша. Будет думать о Джамале — не о том, что Джамаль, мучаясь, рассказывает ему, но о его живом присутствии рядом, в одной комнате с ним. Думать о живом присутствии Джамаля и Гарри, нисколько не измененного смертью его тела. К нему начнут приходить люди, которых он знал, и Вилл увидит, что все их телесные черты, все слабости и пороки, все добродетели выгорели дочиста. Они станут постоянной компанией Вилла, радующей его. Потом придет дрожь, и ему покажется, что сама комната, в которой он лежит, осыпается, лишаясь всего внешнего — кровати, стола, картины на стене, и растворяется в яростном свете, у которого нет названия.
Сейчас же, вот сейчас, Джамаль одиноко и гибко танцует среди каменных плит. Когда музыка наполняет его голову, он не думает о матери, о Кассандре. Не думает о Бене. Уходит в совсем иные места. Вилл и Гарри стоят бок о бок, молча читая имена. Оба стараются думать только о списке имен, потому что ни тот, ни другой не знает, как им удастся прожить этот день — и следующий за ним. Мэри ведет пальцем по вырезанным в камне буквам, смотрит на гавань. Если она прочитает все имена до единого, то, может быть, узнает одно из них — имя, принадлежавшее сыну кого-то из знакомых ее матери или мальчику, который был немного старше ее и в которого она была по уши влюблена в школе. Мэри отпивает из стаканчика, купленного ее сыном. Касается жемчуга на своей шее.
Вилл сжимает руку Гарри. Он дожил до этого мига и испытывает благодарность. Он обратился в мужчину сорока двух лет, который любит и любим, который должен непонятно как, но играть роль отца при потрясенном горем тринадцатилетнем мальчике. Они стоят рядом, он и Гарри, подделывая интерес к списку погибших, которых не знали, готовясь провести несколько часов в блужданиях по магазинам. Вилл понимает, как сильно хочется Джамалю получить новые кроссовки, белые «Найки». И понимает, что Мэри купит их для него. Понимает, что все муки Джамаля бледнеют рядом с мыслью о новых белых «Найках». Кроссовки спасут его. В них он сможет покинуть пути зла и вступить на путь безгреховности.
Вилл молча читает имена. Джордж Э. Суинк, Леонард Дж. Сэлк, Уильям Э. Талли. Люди, бывшие скорее всего вдвое моложе его — молодые ребята, которые падали, объятые пламенем, с неба, в которых стреляли, которых давили гусеницами в войне, теперь уже мало кому интересной, обратившейся в исторический факт. Вилл представляет себе вырезанные в камне имена своих мертвецов, думает о покупке обуви для Джамаля. Из этого и состоит жизнь, говорит он себе. Мы исполняем незначительные дела и навещаем надгробия.
Он машет рукой матери, стоящей между ним и гаванью, очерченной светом.
— Пошли, — говорит он.
Мать кивает, подходит к нему.
Гарри говорит:
— Ну что, Джамаль? Ты готов?
Джамаль покачивает в такт музыке головой. Приплясывает, наполовину рассеченный тенью надгробия.
Вилл произносит что-то.
Джамаль смотрит на них изнутри музыки.
2035
— Ты куда?
— Я же тебе говорил.
— Куда?
— К заливу. Ненадолго.
— А что в шкатулке?
— И об этом я уже раз пять говорил.
— Что?
— Прах твоих дедушек. Помнишь дедушку Вилла?
— Нет.
— Мы были у него, э-э, больше года назад. Ты тогда была совсем маленькой. Слетали в Нью-Йорк, немного пожили у него. Он был очень старым.
— Это я знаю.
— Ну вот, а здесь его пепел. Его и Гарри. Я развею его над заливом, потом вернусь, и мы с тобой начнем разбивать огород, хорошо?
— Я хочу с тобой.
— Тебе нельзя. Я об этом уже сто раз говорил.
— Почему нельзя?
— Потому что я должен сделать это один.
— Почему?
— Ну, потому что я жил у Гарри и Вилла. Давным-давно.
— Когда был маленьким мальчиком.
— Правильно. И теперь собираюсь развеять их пепел над заливом, один. А ты оставайся с мамой, и когда я вернусь, мы займемся огородом. Хорошо?
— Я хочу с тобой.
— Нельзя.
— Тогда давай я донесу шкатулку до машины.
— Ладно. Если я позволю тебе отнести шкатулку к машине, ты будешь счастлива? Держи.
— Она шумит.
— Что?
— Она шумит.
— Ну еще бы, если ее так трясти. Обращайся с ней поаккуратнее, ладно?
— Что там, внутри?
— Пепел. Я же тебе сказал. Просто пепел.
— Это он шумит.
— Пепел и кусочки костей. Бояться нечего.
— Я не боюсь.
— А то я не знаю. Ты у нас ничего не боишься, верно?
— Я их слышу.