Плоть и серебро
Шрифт:
То, что он сказал потом, надо было сказать, и только полное изнеможение дало ему произнести это спокойно:
— Больше всего это зависит от того, продержится ли она до моего прилета. Следует признать возможность, что это будет не так.
Как ни странно, лицо Джона разошлось в улыбке, будто он услышал что-то обнадеживающие, а не предусмотренный худший исход.
— Тогда все будет нормально, — выдохнул он безмятежно.
Марши уставился на него:
— Почему вы так говорите?
— Потому что как бы она ни была сильно
— Этого нельзя сказать наверняка.
Джон глянул ему прямо в глаза:
— Можно. И вы это сами знаете.
Вскоре Марши пошел спать. То ли сказались несколько бессонных ночей, то ли Джон заразил его своей уверенностью, но он тут же погрузился в сон без сновидений и проспал десять часов подряд. Спал бы и дольше, но его разбудил сигнал начала ежедневного периода бодрствования Кулака. Он застонал, не вставая, пытаясь сделать вид, что не слышал.
Не помогло. Наконец он сдался и сел, свесив ноги с кровати. Долг зовет.
— Стар я становлюсь для этой фигни, — буркнул он, когда колени щелкнули, разгибаясь.
Натянув халат, он прошлепал в камбуз за порцией крепкого кофе. После первого обжигающего глотка он направился в клинику с чашкой в руке, зевая и потягиваясь на ходу.
Кулак уже был в сознании. Одного взгляда Марши хватило, чтобы понять: старый монстр сильно сдал за последние полсуток. Кожа его посерела и обескровилась, губы посинели, хотя медкойка насыщала кислородом его легкие и кровь.
Но первые его слова не имели к его состоянию никакого отношения. Он жадно всмотрелся в чашку Марши, ноздри его дернулись.
— Чудесно… пахнет… кофе, — просипел он голосом чуть громче шуршания бумаги.
Марши поглядел на чашку, сконфуженный тем, что ведет себя не так, как надо у постели больного.
— Извините, мне не следовало ее сюда приносить.
Пищеварительная система у Кулака давно уже, к чертям, отказала. Любая жидкость, кроме дистиллированной воды — или чуть приправленной алкоголем смеси, которую он выдал однажды за скотч, не говоря уже о твердой пище, вызвала бы кучу осложнений.
— Можно мне… немножко?
Марши секунду подумал, потом пошел и взял стерильную губку из ящика. Капнув на нее несколько капель кофе, он приложил губку к сморщенным губам Кулака. Себе он сказал, что вряд ли хоть капля кофе дойдет до желудка, а даже если и дойдет, пациент умрет гораздо раньше, чем наступят осложнения.
Кулак жадно всосал драгоценные капли с губки, потом голова его свалилась на сторону.
— Спасибо, — шепнул он.
Марши поглядел на него с удивлением.
— Впервые слышу от вас это слово.
Влажный хрипящий смешок.
— Вряд ли… я доживу… до того… чтобы вы… услышали его… еще раз. Хотя наверное… я должен… вас благодарить… за вмешательство… в мое… похищение. Вы могли… дать им… унести меня.
Такие чувства вызвали у Марши неловкость. Был один шанс на тысячу, что они неподдельны. Вообще-то старик был сентиментален не более чем гаррота вокруг шеи.
— Не думайте, что у меня не было такого искушения, — ответил Марши сухо. — Но я боялся, что первым, что из вас вытянут, будет местонахождение всего награбленного вами на Ананке. Я считал, что после всех моих хлопот с вами за эти дни у меня право первой попытки.
Кулак слабо кивнул. Противоболевое поле кровати уже было выведено на максимум. Стиснутые челюсти и кулаки сказали Марши, что старик все же испытывает существенную боль. И все же на губах мелькнула тень улыбки насмешливого интереса.
— Полагаю… вы правы. Время это… было интересное… но…
Тут его скрутил припадок кашля, и его затрясло. Марши наклонился ему помочь, но Кулак махнул рукой — не надо.
Он выпрямился и ждал, пока пройдут спазмы, уже зная, что значило это «но»: но это интересное время кончается. Даже неукротимая воля Кулака вряд ли еще долго удержит жизнь в этом теле. Шансы дожить до прилета на Ананке были у него нулевые.
Наконец Кулак смог заговорить снова.
— Скажите… как все… произошло. Чему вы… научились. Что вы… планируете… дальше.
Марши глядел на умирающего, обдумывая, сказать ли. Причин не говорить не было. Попытки Кулака его использовать провалились. Как-то ему удалось избежать почти всех капканов, поставленных на него стариком, и выбраться на другую сторону.
Странно, но он его уже не очень боялся. Даже испытывал что-то вроде жалости к зря растраченным талантам. Столько полезной энергии, направленной так неправильно. Вроде как огромная созидательная энергия термоядерных реакций использовалась в прошлом столетии только для бомб.
— Ладно, — сказал он и рассказал о своем посещением станции Боза и о битве на Ананке. Рассказывать, что он сделал с Вальдемаром, было нелегко, но о том, что было на Ананке, — еще труднее. Про себя он решил, что, если Кулак скажет о ней хоть одно лишнее слово, он тут же включит поле сна, и это будут последние слова Кулака.
Когда рассказ кончился, Марши не был уверен, что Кулак еще в сознании. Глаза его были закрыты, лицо абсолютно спокойно. Но через секунду он сделал трудный глоток и открыл глаза.
— Вы… победили… с триумфом. Я вас… поздравляю.
— Еще нет, — заметил Марши. — Мне еще нужно заставить журналистов меня выслушать и поверить.
— Они поверят. Шах и мат. Я сдаюсь. Но я предложил бы… последний вызов… две вещи… которые вы… оцените… за скромную цену.
— Какие вещи?
— Первая… пароль… к моим номерным счетам. Даже к тем… что были… до Ананке. Имущество… зна… значительное.
У Кулака перехватило дыхание. Рассыпающиеся легкие свистели, как дырявые меха, он не мог говорить. Марши не надо было подключаться к системам койки, чтобы знать, каких усилий требует от Кулака разговор.