Пляска на бойне
Шрифт:
— А почему вы думаете, что убил ее он?
— Чутье подсказывает. Наверное, это не слишком научный довод.
— Из чего не следует, что он неверен.
— Нет, не следует. — Он пристально посмотрел на свою сигарету. — Этот человек мне никогда не нравился. Я старался относиться к нему хорошо, потому что Аманда его любила или была в него влюблена, называйте как хотите. Но не так-то легко уговорить себя, что тебе симпатичен человек, которому ты явно не нравишься. Во всяком случае, мне это оказалось нелегко.
— А вы Термену не нравились?
— Я ему не понравился сразу
— И поэтому ему не понравились?
— У него могли быть и другие причины, но моих сексуальных наклонностей достаточно, чтобы исключить меня из круга его потенциальных друзей. Вы когда-нибудь видели Термена?
— Только на газетных фотографиях.
— Вы как будто не удивились, когда услышали, что я голубой. Сразу догадались, да?
— Не сказал бы, что догадался. Но это показалось мне вероятным.
— Это из-за моей внешности. Нет, я не пытаюсь поймать вас на слове, Мэттью. Можно мне звать вас «Мэттью»?
— Конечно.
— Или вы предпочитаете «Мэтт»?
— Все равно.
— А меня зовите Лайменом. Я хотел сказать, что выгляжу голубым, что бы там это ни означало. Хотя для тех, кто мало общался с гомосексуалистами, моя голубизна, если можно так выразиться, видимо, далеко не так очевидна. Ну, ладно. А если говорить о Ричарде Термене, то, судя по его внешности, я могу сказать вот что: он так глубоко забился в шкаф, что за одеждой ничего не видит.
— То есть?
— То есть я не знаю, проявлялось ли у него это когда-нибудь открыто — очень может быть, он и сам этого не осознает, — но мне кажется, он тоже предпочитает мужчин. В сексуальном смысле. И недолюбливает откровенно голубых мужчин, потому что боится сам оказаться таким же.
Подошла официантка и, подлив мне кофе, спросила Уорринера, не нужно ли ему еще кипятку для чая. Он попросил принести кипятку и свежий пакетик чая для заварки.
— Меня это всегда обижало. Тем, кто пьет кофе, доливают бесплатно. А тем, кто пьет чай, дают бесплатно только кипяток: когда просишь еще пакетик, с тебя берут за лишнюю чашку. Притом что чай обходится им дешевле, чем кофе. — Он вздохнул. — Будь я адвокатом, возбудил бы дело о дискриминации. Я шучу, конечно, но в нашем сутяжническом обществе не исключено, что кто-нибудь сейчас именно этим и занят.
— Я бы не удивился.
— Знаете, ведь она была беременна. На втором месяце. Она ходила к врачу.
— Об этом писали в газетах.
— Она была моей единственной сестрой. С моей смертью род прекратится. Я все думаю, что это должно бы меня беспокоить, но почему-то я ничего такого за собой не замечаю. Что меня действительно беспокоит — это то, что Аманда погибла от руки своего мужа, а ему ничего не будет. И еще то, что я не знаю этого наверняка. Если бы я знал…
— Что тогда?
— Меня бы это меньше беспокоило.
Официантка принесла ему чай. Он положил в чашку свежий пакетик. Я спросил его, какие у Термена могли быть мотивы для убийства Аманды.
— Деньги, — ответил он. — У нее были кое-какие деньги.
— Сколько?
— Наш отец сколотил себе приличное состояние. На недвижимости. Мать сумела довольно много просвистеть, но после ее смерти кое-что еще осталось.
— Когда это было?
— Восемь лет назад. Когда завещание вступило в силу, Аманде и мне досталось по шестьсот с лишним тысяч долларов. Сомневаюсь, чтобы она успела все истратить.
К тому времени, как наш разговор подошел к концу, было уже почти пять, и народу в баре стало больше: начали появляться завсегдатаи «счастливого часа» [8] . Я заполнил с десяток страниц в своем блокноте и уже несколько раз отказался от добавки кофе. Лаймен Уорринер перешел с чая на пиво, и его высокий бокал с темным «Прайором» был уже наполовину пуст.
Настало время назначить гонорар, а я, как всегда, не знал, сколько запросить. Насколько я понял, Уорринер вполне мог уплатить любую сумму, какую бы я ни назначил, но это для меня не имело никакого значения. В конце концов я остановился на сумме в 2500 долларов. Он не стал интересоваться, как получилась такая цифра, а просто вынул чековую книжку и отвинтил колпачок перьевой авторучки. Уж не помню, когда я в последний раз видел такую ручку.
8
«Счастливый час» — промежуток времени, обычно в конце рабочего дня, когда напитки в барах отпускают со скидкой.
— Мэттью Скаддер? — спросил он. — Два "д"?
Я кивнул, он выписал чек и помахал им в воздухе, чтобы просохли чернила. Я сказал, что, возможно, верну ему часть, если дело пойдет быстрее, чем я думаю, а может быть, попрошу еще, если понадобится. Он согласился. Похоже было, что это его не особенно волнует. Я взял чек, и он сказал:
— Я просто хочу знать, и все.
— Очень может быть, что на большее надеяться и не стоит. Убедиться, что это его рук дело, — одно, а представить доказательства, которые убедили бы суд, — совсем другое. Все может кончиться тем, что ваши подозрения подтвердятся, а вашему зятю вес равно ничего не будет.
— Вам не придется ничего доказывать присяжным, Мэттью. Представьте доказательства только мне.
Пропустить это мимо ушей я не мог.
— Вы, кажется, намерены взять все в свои руки?
— А разве я уже это не сделал? Когда нанял частного детектива? Когда решил не пускать дело на самотек и не полагаться на Божьи мельницы, которые, как известно, мелют верно, но медленно?
— Я не хотел бы участвовать в деле, которое может кончиться тем, что вы попадете под суд за убийство Ричарда Термена.
Он немного помолчал, потом сказал:
— Не стану делать вид, будто это не приходило мне в голову. Но, по совести говоря, не думаю, чтобы я на это пошел. Мне кажется, это не мой стиль.
— Ну и хорошо.
— Вы так думаете? А я вот не уверен.
Он жестом подозвал официантку, дал ей двадцать долларов и отмахнулся от сдачи. Наш счет был не больше чем на пять долларов, но мы целых три часа занимали столик.
Если он убил ее, — сказал Уорринер, — это была с его стороны очень большая глупость.