Пляска на бойне
Шрифт:
— Но если она ушла от него прошлым летом, она ведь не может знать Бобби.
— Ну да, правильно, — сказал он. — Но штука в том, что парень, которого я разыскал, — ну, тот, который знал Бобби, — он про этого типа знал только одно: что на него работает еще и… — Он осекся, спохватившись, а потом сказал: — Я обещал ей не говорить, как ее зовут. Думаю, вам можно бы сказать, но…
— Да нет, мне необязательно знать, как ее зовут. Значит, они оба работали на одного и того же типа, только в разное время. Так что если ты узнал, на кого работает она, ты узнал, на кого работал и Бобби.
— Правильно.
— И
— Ага. А фамилию она не знает. И где он живет, тоже не знает. Ее он поселил в Вашингтон-Хайтс, но она говорит, что у него несколько квартир в разных местах, где он прячет детишек. — Он взял ломтик жареной картошки и обмакнул в кетчуп. — Он все время ищет новых детишек, этот Джук.
— Значит, дела у него идут неплохо?
— Она говорит, он все время ищет новых детишек, потому что старых надолго не хватает. — Он искоса посмотрел на меня, стараясь сделать вид, будто это нимало его не трогает. Получилось не слишком удачно. — Он говорит всем, что работа для них бывает двух сортов. С обратным билетом или в один конец. Знаете, что это значит?
— Нет.
— С обратным билетом — это значит, что ты возвращаешься обратно. А в один конец — что не возвращаешься. То есть если клиент покупает тебя в один конец, он может тебя не возвращать. Вроде как ему позволено делать с тобой все, что он захочет. — Он опустил глаза. — Даже убить тебя, если пожелает. Джука это ни чуточки не волнует. Она говорила, что он ей сказал: «Веди себя хорошо, иначе пошлю тебя на работу в один конец», И еще она говорила — никогда не знаешь, идешь на работу с обратным билетом или в один конец. Он скажет тебе: «А, этот клиент хороший, он тебя не обидит и даже, может, купит чего-нибудь из одежды», — а только выйдешь за дверь, как он говорит остальным девчонкам: «Ну, эту вы больше не увидите, я ее послал в один конец». Они, понимаете, немного поревут, если она была их подружка, но больше они ее никогда не увидят.
Когда он все доел, я дал ему три двадцатки и спросил, не настукал ли счетчик больше.
— Нет, сойдет, — сказал он. — Я же знаю, что вы никакой не богач.
Мы вышли, и я сказал:
— Больше ничего не делай, Ти-Джей. Не пытайся выяснять про Джука что-то еще.
— Я мог бы только порасспросить кое-кого — послушать, что они скажут.
— Нет, не надо.
— Это вам ничего не будет стоить.
— Дело не в том. Я не хочу, чтобы Джук узнал, что кто-то им интересуется. Он может дать задний ход и начать сам интересоваться тобой.
Ти-Джей закатил глаза к небу:
— Ну уж это мне совсем ни к чему. Девчонка говорит, что он ужасная сволочь. И еще что он очень большого роста, но этой девчонке все кажутся большого роста.
— Сколько ей?
— Двенадцать, — сказал он. — Но для своих лет она совсем маленькая.
19
В субботу я большей частью сидел дома. Только один раз вышел, чтобы выпить чашку кофе с бутербродом и попасть на двенадцатичасовое собрание напротив видеопрокатного пункта Фила Филдинга. Без десяти восемь я встретился с Элейн у входа в концертный зал Карнеги на Пятьдесят Седьмой. У нее был абонемент на концерты камерной музыки, чувствовала она себя уже хорошо и решила пойти. В тот вечер играл струнный квартет. Виолончелистка была чернокожая женщина, обритая наголо, остальные трое — американские китайцы, хорошо одетые, холеные, словно с курсов менеджеров.
В антракте мы строили планы, как потом пойдем в «Парижскую зелень», а по дороге, может быть, ненадолго заглянем в «Гроган». Но после второго отделения энергии у нас поубавилось, мы пошли к Элейн и заказали китайский обед с доставкой на дом. Я остался у нее ночевать, утром мы встали поздно и отправились завтракать.
В воскресенье я обедал с Джимом, а в восемь тридцать отправился на собрание в больницу имени Рузвельта.
В понедельник утром я пошел в Северно-Центральный участок. Я позвонил заранее, и Джо Деркин меня ждал. У меня с собой был блокнот, который я ношу почти всегда. И видеокассета с «Грязной дюжиной». Я захватил ее, когда накануне уходил от Элейн.
Он сказал:
— Садись. Хочешь кофе?
— Только что пил.
— А я нет. Что там у тебя на уме?
— Берген Стетнер.
— Ага. Не могу сказать, что ты меня удивил. Ты как собака, которая не может расстаться с костью. Что это?
Я протянул ему кассету.
— Отличный фильм, — сказал он. — Ну и что?
— Это не тот вариант, который ты помнишь. Самое интересное место там — это когда Берген и Ольга Стетнеры совершают убийство перед камерой.
— Не понимаю, о чем ты говоришь?
— Кто-то переписал на эту кассету другую запись. Сначала пятнадцать минут Ли Марвина, а потом начинается любительский фильм. В нем играют Берген, Ольга и один их знакомый, только к концу фильма этот знакомый оказывается мертв.
Он взял кассету и взвесил ее на руке.
— Ты хочешь сказать, что тут у тебя черная порнуха?
— Она самая.
— И там эти Стетнеры? Как же ты ухитрился…
— Это долгая история.
— Я никуда не спешу.
— И запутанная.
— Что ж, хорошо, что ты пришел ко мне прямо с утра, — сказал он. — Пока у меня голова еще свежая.
Говорил я, наверное, целый час. Я рассказал все с самого начала, с просьбы перепуганного Уилла Хейбермена посмотреть пленку, и по порядку до конца, не пропуская ничего существенного. У Деркина на столе лежал блокнот на спирали, и очень скоро он раскрыл его на чистой странице и стал записывать. Время от времени он прерывал меня и переспрашивал, но большей частью слушал молча. Когда я закончил, он сказал:
— Смотри, как любопытно все сошлось. Если бы твой приятель не взял напрокат кассету и если бы он случайно не прибежал с ней к тебе, то у нас не было бы никакого намека на то, что Термен как-то связан со Стетнером.
— И я, наверное, не смог бы расколоть Термена, —согласился я, — а ему не пришло бы в голову выложить все именно мне. Ведь в тот вечер, когда мы с ним встретились в «Парижской зелени», я его только прощупывал, и мне казалось, что ничего не получается. Я думал, он может знать Стетнера по Эф-би-си-эс, и к тому же видел их обоих в зале «Нью-Маспет». Рисунок я ему показал только для того, чтобы немного вывести его из равновесия, а с этого все и началось.
— И кончилось тем, что он выпал из окна.