Плюс, Минус и Тимоша
Шрифт:
— Вот это другое дело, — сказал доктор Минус. — Вечно вы забываете о приветливости, Заправщик. Значит, так. Молодой человек. Новый служащий. Зовут — Путник. Кормить три раза в день по пятнадцатой норме. Ему нужно скорее повзрослеть, поэтому как можно меньше сладкого. Все ясно?
— Дудет сделадо, вилости тосим, дады стадаться, — забормотал Заправщик, не выпуская растянутых губ.
Доктор Минус кивнул ему, и они пошли дальше по песчаной
«Ишь какие веселые», — подумал Тимоша.
— Здесь все такие, — сказал доктор Минус. — Веселые. Довольные. И ты скоро будешь такой же.
«Держи карман шире».
— Зачем?
— Я хотел сказать — постараюсь.
Это очень просто. Исполнительность и аккуратность — ничего трудного. Что может быть веселее исполнительности и аккуратности!
«Цирк», — подумал Тимоша.
— Есть и цирк. Там выступает один клоун, так он… — тут доктор Минус захихикал и еле смог договорить. — У него такая шутка… хи-хи… понимаешь… шутка, будто семью семь будет… хи-хи… сорок восемь.
«Страшно весело», — подумал Тимоша.
— Вот видишь.
Доктор Минус, кажется, все понимал буквально.
«А я не убегу. Не убегу, и не собираюсь, и не хочу», — попробовал думать хитрый Тимоша.
— Умница, — сказал доктор Минус.
«Мне тут очень нравится, тут все веселые».
— Молодец.
«Повара улыбаются, велосипедисты улыбаются, крокодилы улыбаются…»
— А ты хотел к какой-то бабушке.
«От такого доброго, справедливого доктора Минуса, — продолжал думать Тимоша и почему-то добавил, — …с кляксой на пальце…»
— Это ничего, это мы сотрем, — пробормотал доктор и, поплевав на платок, стал тереть палец, на котором не было никакой кляксы.
Ошеломленный Тимоша чуть не проговорился, вернее, чуть не продумался, что палец чистый.
«Палец грязный, теперь почище, вот еще около ногтя», — заставлял он себя думать и вдруг представил себе, что начинается дождь.
Доктор Минус тотчас поднял над головой трость, и она, щелкнув, превратилась в зонтик.
«С ума сойти!» — ахнул Тимоша.
— Да, замечательная вещь, — согласился доктор Минус. — Щелк — и зонтик.
Тимоше все труднее и труднее было думать наоборот. Шальные правильные мысли так и лезли ему в голову, и он, чтобы не пускать их, пел про себя футбольную песню «Когда умру, похороните на стадионе вы меня…»
— Не мог бы ты петь что-нибудь другое? — поморщился доктор Минус.
Когда дорога привела их к какой-то речке, в голове Тимоши созрел замечательный план.
«Мостик разобран, мостик разобран, — стал думать он. — Осталась одна досочка, меня выдержит, я пройду, а вдвоем ни за что. Доктор провалится, бедный доктор Минус провалится, обязательно, непременно…»
— Какая ерунда! — воскликнул доктор. — Жалкая лужа. Ведь я до сих пор занимаюсь спортом. Прыг — и готово. Смотри, как это просто.
Нет, Тимоша не хотел этого!
Он только хотел, чтобы его перестали держать за руку. Тогда бы он дал деру и как-нибудь выбрался с этого улыбающегося острова и вернулся бы в свой чудный дом, к своей замечательной бабушке, к лучшему другу Веньке Корабликову, а доктор Минус пусть себе жил бы и жил спокойно, он не хотел ему ничего-ничего плохого, но…
Все произошло слишком быстро.
Доктор Минус, этот неподкупный и вездесущий, всех пугающий и никем не любимый, читающий мысли и не видящий, что у него под носом, отошел на несколько шагов от абсолютно целого мостика, разбежался наискосок, прыгнул и, стукнувшись об абсолютно целые перила, с пронзительным воплем кувыркнулся вниз головой в воду.
Тотчас замигали светофоры, зазвенели звонки, загорелись стрелки и кто-то страшно завыл вместо сирены — должно быть, волки из задачи о трех охотниках.
Перепуганный Тимоша не мог больше ничего соображать — ни правильно, ни наоборот.
Он бросился вдоль речки, свернул в лес, промчался по нему через несколько березовых и еловых коридоров, выскочил на поляну с пятью пеньками, наткнулся на чей-то велосипед и вскочил на него, и понесся куда глаза глядят, и мчался до тех пор, пока не заехал в настоящий, неразлинеенный лес и не распорол себе шины, задев ими перебегавшего дорогу ежика.
Тимошу объявляют преступником
Небо над Тимошкиной головой загорелось, порозовело, потом начало сереть и вскоре совсем потухло — стало темно.
Подул ветер, деревья закачались и зашумели — стало страшно.
Кто-то заворочался и заворчал у Тимоши на животе, он в испуге смахнул его рукой, но рука не встретила никакого препятствия.
Тогда он понял, что ворчит внутри.
Ему ужасно хотелось есть.
Даже овсяная каша уже не показалась бы такой гадостью, как прежде. То-то обрадовалась бы бабушка, если бы он оказался сейчас дома и сел бы за стол. Наконец-то его не пришлось бы подгонять и упрашивать съесть еще ложечку. Он бы не оставил ни крошки на тарелке, не говоря уже о пряниках с вареньем.
Воспоминание о пряниках его доконало.
Глотая слюни, он начал выворачивать карманы.
В одном был кусок проволоки, шарик от пинг-понга и два дохлых жука, очень красивых, но в темноте даже от их красоты не было никакого толку. В другом — фонарик без батарейки и бутылочка валерьянки, которой он собирался напоить какого-нибудь кота. Съесть, что ли, жуков и запить валерьянкой? Но нет, до такого он еще не дошел.
Ветер шумел все страшнее, но еще страшнее было выйти из лесу. Ведь его, наверно, уже разыскивают, и что с ним сделают, если найдут? Теперь, после того, что он натворил, уже не отделаешься какой-нибудь аллеей номер восемь, дом сто двенадцать, с ванной и телефоном. Даже тюрьма с кашей на завтрак, обед и ужин была бы большой удачей. Какая уж тут тюрьма! Его просто бросят крокодилу — и дело с концом.