Плющ на руинах
Шрифт:
— И что же, придя к власти, вы хотите узаконить смертную казнь за проституцию?
— Риллен, в вас опять проснулись гуманистические замашки? Нет, смертную казнь я вводить не собираюсь (хотя стоило бы), но наказание сделаю более действенным, чем прежде. Сейчас они обычно отделываются кнутом, а я введу клеймение. С обезображенным лицом им будет труднее заниматься своим промыслом, да и для других это послужит наглядной наукой.
Неприязнь герцога к разврату была совершенно непритворной. Насколько мне известно, секс не занимал в его жизни никакого места.
— Женщины, Риллен, — говорил он, — подобны крепкому вину: в малых дозах оно способно развеселить печального и придать силы усталому, но
Надо сказать, что я тоже никогда не был сексуально озабоченным и вполне разделяю эту точку зрения.
Вообще средневековые нравы в этом отношении довольно своеобразны. С одной стороны, церковь резко осуждает разврат как тяжелый грех; священникам предписано обязательное воздержание (хотя на практике, конечно, отнюдь не все его соблюдают). Помимо идейных соображений, есть и вполне материальные факторы: не только СИДА, доставшаяся нынешнему миру в наследство от нашей эпохи, но и другие неприятные болезни при теперешнем уровне медицины неизлечимы. С другой стороны, сексуальная распущенность процветает. Проститутки действуют почти открыто, откупаясь от местных властей, а в некоторых городах и графствах их «бизнес» и вовсе узаконен. Практически любая трактирная служанка готова за умеренную плату обслужить постояльца по «полной программе». Феодалы пользуются «правом первой ночи»; простолюдинки даже формально не защищены от домогательств своих сеньоров, да и от других дворян их может защитить разве что собственный сеньор, но никак не королевский суд. Более того, похожие нравы наблюдаются и на более высоких ступенях общественной лестницы. Так, считается само собой разумеющимся, если дворянин-вассал поделится со своим сеньором собственной супругой; при этом брак остается столь же прочным, а честь всех участвующих сторон — незапятнанной. Впрочем, подобные услуги принято оказывать уже только сеньору, а не любому вышестоящему дворянину; исключение составляет король, которому — не по закону, но по традиции — доступна фактически любая женщина королевства. Разумеется, за эти услуги положено оказывать благодеяния женщине, ее мужу или ее роду. Любопытно, что при этом супружеская измена — то есть когда жена проделывает подобное в тайне от супруга, да еще с человеком недостаточно высокого происхождения
— считается тягчайшим преступлением, за которое обманутый муж может убить изменницу, а нередко и любовника, не вызывая никаких нареканий со стороны правосудия; правда, при этом он может навлечь на себя месть родственников убитых. Несмотря на это, внебрачные связи, особенно в крупных (по нынешним меркам) городах, широко распространены; поэты и трубадуры смеются над супружеской верностью и воспевают «подвиги» героев-любовников. Общественная мораль осуждает разве что насилие над девственницами, в отношении же прочих во многом действует принцип «раз уж женщина все равно делает это, то велика ли разница, с кем». Естественно, страна наводнена бастардами; те из них, кому посчастливилось произойти на свет от похоти достаточно влиятельного лица, со временем нередко становятся родоначальниками новых дворянских родов — и, разумеется, в дальнейшем ведут себя ничуть не лучше своих родителей.
Короче говоря, скудоумные романтики моей эпохи, полагавшие феодализм эпохой «возвышенной рыцарской любви и благородства», были бы весьма удивлены, оказавшись здесь.
28
Наутро, перед выступлением, на городской площади в присутствии герцога и его свиты был казнен Тегго. Когда бывший слуга увидел инструменты палачей, он бросился на колени перед человеком, чудом не погибшем от его
— Ваша светлость! Вы же обещали пощадить меня за помощь дознанию!
— Если бы я это обещал, — спокойно ответил герцог, — пришлось бы сдержать слово. Но я, разумеется, не обещал и не мог обещать снисхождения изменнику.
— Но господин дознаватель говорил мне…
— Раддельд? Так ведь он не дворянин. Он может и солгать. Приступайте,
— велел он палачам.
Те сорвали с осужденного рубаху и подвесили его за ноги под перекладиной, после чего старший палач нанес ему двадцать ударов кнутом. Затем Тегго вспороли живот и засунули туда пук соломы, а подручный палача затолкал несчастному в рот его собственные потроха.
— Ваша светлость, — повернулся я к герцогу, — позвольте мне уйти.
— Не думайте, Риллен, что мне самому это доставляет большое удовольствие, — тихо сказал он. — Но смерть предателя и должна быть ужасной. А если вы уйдете, это будет выглядеть так, будто мои люди не одобряют мои действия. Но никто не заставляет вас на это смотреть, просто сделайте вид.
Однако, как я ни отводил взгляд, это не могло защитить мой слух от ужасных стонов, постепенно затихавших.
— Удивительная эпоха, — пробормотал я. — Можно предать человека мучительной смерти, но нельзя нарушить данное ему слово.
— Так ведь в вашу эпоху можно было и то, и другое, — невозмутимо откликнулся герцог.
Мы стояли на площади, пока не кончилась агония Тегго; после этого офицеры поспешили к своим частям, выстраивая их в походный порядок, и войско покинуло город.
Итак, расследование второго покушения на Элдреда тоже окончилось неудачей; хотя конкретный исполнитель был схвачен и казнен, идущая от него ниточка вновь оборвалась. Впрочем, еще со времен первого покушения герцог был уверен, что эта ниточка, прежде чем протянуться в Траллендерг, цепляется еще как минимум за одного из его офицеров.
— Узнаю своего кузена, — бормотал Элдред, покачиваясь в седле. — Никакой фантазии. Оба покушения — на пиру. Впрочем, в этом есть свой резон… много пьяных людей, притупленная бдительность… Но я, в отличие от Гродрэда, никогда не напиваюсь допьяна, его людям следовало бы это знать. Черт, эти ублюдки испортили тост за мое коронование!
— Разве вы суеверны? — удивился я.
— Нет, конечно, но не все мои люди могут этим похвастаться. Кое-кто счел это дурным предзнаменованием. Ну ничего, скоро Гродрэд мне за все заплатит.
Однако в этот день герцогу пришлось пережить новые удары, не то чтобы совсем неожиданные, но весьма неприятные. С интервалом в несколько часов мы встретили гонцов, сообщивших о падении двух наших крепостей на севере, находившихся в осаде с начала кампании. То, что они продержались так долго, объяснялось предусмотрительностью герцога, который после подавления мятежа уделил особенное внимание размещению гарнизонов за пределами Раттельбера. Однако теперь королевские войска взяли эти крепости штурмом; гарнизоны были перебиты, все пленные повешены. Герцог в ярости велел в ответ повесить четыре сотни пленных, в том числе тридцать старших офицеров; головы последних были отосланы королю. Отныне в армии Элдреда действовал приказ «Пленных не брать!»
Герцогская кавалерия совершила стремительный бросок на север с целью спасти две еще оборонявшиеся крепости. В одном случае помощь подоспела тогда, когда королевские войска уже ворвались в город, и солдаты герцога все же одержали победу, хотя и дорогой ценой. Другой же город — это был Тондерг — осаждали столь большие силы, что командир кавалеристов после непродолжительной битвы принял решение отступить. Выслушав его доклад, герцог, скрепя сердце, признал это решение правильным. Основные силы так и не успели на помощь Тондергу, и через несколько дней город пал.