Плывун
Шрифт:
Бочком протиснулся в кафе Максим Браткевич, прижимая к груди маленькую черную коробочку с мерцающим на крышке зеленым светодиодом.
И даже мамаша Енакиева пришла, правда, без дочки, но зато эффектно накрашенная и в длинных сережках.
Дина тоже готовилась к выступлению, но в свои планы Пирошникова не посвящала.
— Для вашего успеха очень важен момент импровизации, — сказала она.
— Какого успеха? — не понял Пирошников.
— Вот мы и посмотрим — какого… — рассмеялась она. — Ничего не бойтесь и ничему не
Естественно, такое напутствие не могло не ввести Пирошникова в полный ступор. Лишь только он воображал себя на этом деревянном помосте, на виду у толпы домочадцев, делающим пассы и завывающим «моо-кузэй!» — как им овладевал ужас. Никакое чувство юмора уже не работало. Фриком Владимир Николаевич никогда не был.
Во всяком случае, по собственному желанию.
К семи часам пространство от первого ряда стульев до задней стены кафе заполнилось народом численностью до полутора сотен. Домочадцев и «белых воротничков» было примерно поровну. Представители банка «Прогресс» составляли большинство среди офисных, может быть, потому что управляющий Гусарский пожаловал самочинно и занял место по центру, как раз за спиною Серафимы, которую Пирошников, невзирая на косые взгляды домочадцев, усадил в центре первого ряда по соседству с поэтессами.
Гусарский, увидев Серафиму на почетном месте, удивленно вскинул брови, но промолчал. К чести Серафимы следует сказать, что она вела себя с завидным хладнокровием и естественностью — скромно, но с достоинством.
Помост, возвышавшийся над полом сантиметров на пятнадцать, был укрыт тонким персидским ковром из коллекции Дины Рубеновны, а у стен стояли софиты на высоких штативах — по одному с каждой стороны, — которыми управляли молодые люди, приглашенные Диной.
Задником импровизированной сцены служила барная стойка, с которой убрали бокалы, поставив две вазы с белыми розами. Это тоже сделала Дина.
Пирошников суетился в коридоре, обговаривая с прорицательницей сценарий. Она не желала усаживаться в первом ряду и сказала, что войдет прямо на помост, когда начнется второе отделение и Пирошников ее объявит. Решили, что спектакль будет без перерыва.
— Когда я вручу вам жезл, вы начнете читать стихи, — предупредила она.
— Какие?
— Какие угодно. Пушкина.
На Дине было черное вечернее платье с блестками, волосы стянуты в узел, глаза сильно подведены тушью.
— Ну, с Богом, Владимир Николаевич, — наконец сказала она. — Начинайте!
Пирошников открыл дверь в кафе, увидел устремленные на него взгляды, вдохнул воздух всею грудью и вышел на помост.
Осветители выключили общий свет, оставив гореть софиты. Они ослепили Пирошникова, в темноте были видны лишь блестящие глаза зрителей.
— Здравствуйте! — выдохнул он в зал.
Раздались неуверенные аплодисменты.
— Начинаем поэтические чтения, посвященные дому, в котором мы все живем. Где нас свела судьба… — продолжал Пирошников. —
Пожалуй, начало было слишком пафосным, он сам это почувствовал, потому что народ несколько притих и посерьезнел.
А Пирошников представил ведущего поэтической части вечера — это был староста «Стихиии» Роберт Калюжный, могучий молодой человек, бывший толкатель ядра, а ныне поэт-верлибрист. Он ступил на помост, отчего тот угрожающе заскрипел, и, обернувшись к залу, стал говорить о литературном объединении.
Пирошников сделал два шага вперед, опустился на стул рядом с Серафимой и только тут перевел дух.
Он слушал стихи невнимательно, не мог сосредоточиться, лишь наблюдал, как реагирует Серафима. По ее лицу было видно — нравятся ей стихи или нет. Чаще всего оно выражало недоумение, но иногда какой-нибудь поэтессе удавалось задеть Серафиму за живое, и тогда глаза ее влажнели, она украдкой вытирала их платочком.
Так прошел томительный для Пирошникова час. Стихи слились в сплошное монотонное жужжание, и лишь в мозгу у него время от времени вспыхивало древнекхмерское заклинание.
Наконец последняя поэтесса получила свою порцию аплодисментов и бывший спортсмен объявил об окончании чтений.
Пирошников немедля вышел на сцену и, подняв руку, громко крикнул:
— Тишина!..
Зал притих.
— А теперь — силлабо-тонические практики! Экстрасенс и прорицатель Деметра!
И он сделал жест в сторону двери.
Заиграла музыка, погасли софиты, лишь один луч маленького прожектора высвечивал яркое круглое пятно на двери. Та медленно распахнулась, и в зал вошли два мальчика в чалмах, которые несли перед собою прозрачные стеклянные чаши с водой, где плавали лепестки белой розы. За ними вошла Деметра в черной полумаске.
Замыкала процессию девочка лет семи в костюме феи, которая несла в одной руке жезл, оклеенный серебряными звездочками, а в другой некий головной убор — нечто среднее между шапкой Мономаха, чалмой и шутовским колпаком.
Короче, это было сказочно. Зал замер.
Процессия двигалась медленно. Чтобы пройти несколько метров до помоста, жрице потребовалась целая минута. Наконец она взошла на сцену, а ее маленькая свита выстроилась вдоль барной стойки.
Прожектор погас, и вновь зажглись софиты.
Деметра сделала шаг вперед и объявила:
— Верховный демиург, мастер силлабо-тонических практик и король полтергейста Владимир Пирошников!
Вся ее маленькая камарилья, обойдя помост спереди, гурьбой приблизилась к ней и протянула свои дары.
Деметра обеими руками подняла головной убор и водрузила его на Пирошникова. Затем она, двигаясь, как в замедленном кино, приняла от феи жезл и вручила его демиургу, который покинул первый ряд и уже находился рядом. И наконец, опустив обе ладони в чаши, она зачерпнула воды с лепестками и окропила Пирошникова.