По багровой тропе в Эльдорадо
Шрифт:
ГЛАВА ВТОРАЯ. ПОСЛЕДНЯЯ СТАВКА ХУАНА ДЕ АРЕВАЛО
Судьба ехидно посмеялась надо мной: солдаты Орельяны заперли меня в ту самую отвратительную комнату, где я томился долгие недели болезни. Сторожить меня, вероятно, никому не хотелось: я слышал, как переругивались солдаты, подпирая дверь снаружи колом, и как потом ушли, продолжая громко осуждать бесстыдный поступок Гонсало Писарро, который коварно нарушил договоренность с капитаном о совместном походе в страну Корицы. Теперь до меня доносились лишь приглушенные толстой дверью обрывки разговоров, ржание коней да злобный лай обалдевших от шума псов Родриго.
Первые полчаса своего неожиданного заключения я метался в ярости по комнате, не находя себе места, не в силах примириться с тем, что произошло. Я готов был броситься на дверь, вышибить ее и ринуться к капитану, чтобы доказать ему, что он не вправе держать под стражей дворянина, искренне готового вручить ему сердце и шпагу, что всему виной проклятое недоразумение. Я не сомневался, что широкобородый, которого я невзлюбил с первого взгляда, внушил Капитану дурные мысли обо мне. Но больше всего я негодовал на Родриго Переса — ведь он одним только словом мог развеять всяческие подозрения, ибо ему, как никому другому, было хорошо известно, что я собой представляю. Жалкий трус, как он был перепуган и бледен, когда пытался на своей деревяшке поспеть за капитаном! Уж ему-то нечего было бояться — в конце концов, не его вина, что Писарро ушел раньше времени. Решил промолчать, видя гнев Орельяны, а еще бывший конкистадор!.. Рассказывает о своих подвигах! Хвастун он, а не храбрец.
Наконец, мне надоело метаться от стены к стене. Я прилег на свою убогую постель и предался невеселым размышлениям. Никогда раньше не думал я, что окажусь таким неудачником. Невезение преследовало меня: заболел в дороге, опоздал прибыть в Кито, а сейчас вот, подозреваемый чуть ли не в шпионаже, подобно пленному, индейцу, заперт в четырех стенах и совсем не знаю, как повернется моя судьба.
Я лежал с закрытыми глазами, наверное, около часа, и сам не заметил, как уснул. Не знаю, сказалась ли моя слабость после болезни или, быть может, тревожная нынешняя ночь, но, так или иначе, я уснул и пробудился лишь от звуков громких голосов.
Открыв глаза, я увидел, что дверь в мою каморку распахнута настежь, что на дворе уже вовсю палит полуденное солнце и что возле моей постели стоят двое солдат — уже знакомый мне бискаец и другой, низенький и толстый, с седеющими усами на оплывшем лице пропойцы.
— Спит — и хоть бы что! — восторженно воскликнул толстяк. — С чистой совестью, значит, не боится, значит… Верно ведь, а?..
Бискаец засмеялся и подмигнул мне.
— Вставайте, сеньор. Капитан хочет говорить с вами. Торопитесь, пока не раздумал…
Слава богу, теперь-то все объяснится! Будто пружина подняла меня с постели.
— Я готов!..
Бискаец пропустил меня и толстяка, окинул внимательным взглядом каморку и вышел последним. Потом он тщательно припер дверь валявшимся возле входа колом, и только тогда мы втроем двинулись через двор — очевидно, сеньор Орельяна остановился в каком-то другом доме, не у Переса.
Когда мы вышли на улицу и направились по ней к центру Кито, я сразу же обратил внимание, что за время моего сна произошло немаловажное событие: в город вошел арьергард отряда Франсиско де Орельяны — пехотинцы и множество индейцев носильщиков, обремененных поклажей. Солдаты сейчас занимались квартирьерством: я видел, как группы по десять-пятнадцать индейцев, сопровождаемые вооруженными солдатами, одна за другой исчезали во дворах горожан Кито, у большинства которых были обширные помещения, где жили их рабы-индейцы, работающие на плантациях.
Я не сомневался, что солдаты принадлежали к отряду Орельяны: усатый толстяк, шагавший рядом со мной, весело заговаривал чуть ли не с каждым из конвоиров, мимо которых мы шли, окликал их по имени, подшучивал и сам громко смеялся над своими грубыми остротами. Как правило, ему никто не отвечал: солдатам, запыленным и усталым, было не до шуток.
Миновав две кривые улочки, мы вышли к площади Святых апостолов и направились к большому мрачноватому строению, расположенному между новой, недавно выстроенной церковью великомученицы Варвары и домом сеньора губернатора Гонсало Писарро. У входа нас остановил часовой, красивый, смуглолицый юноша в темно-зеленом щегольском камзоле из бархата, отделанном серебряным шитьем.
— Капитан занят, — сказал он, с насмешливой улыбкой оглядывая меня.
— Э-э, Агиляр, для кого угодно занят — только не для нас, — живо возразил мой веселый толстяк. — Сеньор Орельяна умирает от желания увидеть вот этого парня…
Он хитро подмигнул мне и, легонько отодвинув плечом Агиляра, прошел внутрь здания. Вслед за ним проследовали и мы с молодым бискайцем. Я успел заметить, как гневно сверкнули глаза Агиляра, задетого бесцеремонностью моего конвоира, и мне показалось странным, что он сдержался и ничем не проявил своего возмущения. Я бы не стерпел, будь на его месте.
Войдя в здание, мы оказались в просторной полутемной комнате с маленькими окнами. Вдоль стен стояли грубые скамьи, вытесанные из камня. В дальнем углу, за столом, сбитым из досок, сидели трое солдат. Они сосредоточенно играли в кости и даже не взглянули на нас. Толстяк сразу же присоединился к ним, а мы с бискайцем сели на скамью около массивной двери, из-за которой чуть слышно доносились голоса. Мне показалось, что я различил хрипловатый тенорок Игнасио Варела, одного из самых богатых жителей Кито, владельца по меньшей мере пятисот индейцев, жестокого и завистливого стяжателя. Но поручиться, что это был Варела, я бы не мог: толстая дверь хорошо поглощала звуки.
Но вот она протяжно скрипнула петлями: из внутренней комнаты вышел хмурый отец Себастьян, священник местной церкви. Невнятно бормоча, он проковылял мимо нас и вышел на улицу. Дверь он оставил полуоткрытой, и теперь я отчетливо различал голос Игнасио.
— Это верная гибель, досточтимый сеньор, — услышал я. — Да, верная гибель. Отец Себастьян дал волю гневу оттого лишь, что горько подумать ему, как бессмысленно сложат свои головы столь храбрые и благородные христианские воины. Ужасы и химеры помутят разум ваших солдат, сеньор, если они осмелятся сделать этот шаг. Нет ничего страшнее этого ада, этого царства смертельных болезней и хищных зверей. Ничто не сможет спасти вас…
— Кроме пресвятой девы Марии, — с заметной иронией перебил Варелу звучный голос. — Мы уповаем на нее, только на нее, сеньор Варела, да еще на собственные силы, да на мужество наших солдат… Не правда ли, мы заслужили себе покровительство свыше? Или вы, сеньоры, думаете иначе?..
Последние слова прозвучали почти угрожающе. Человек, произнесший их, видимо, был не на шутку раздражен.
Некоторое время ему никто не отвечал. Затем раздалось робкое покашливание.
— Осмелюсь ответить вам, благородный сеньор де Орельяна, — послышался шамкающий стариковский голос, — что ни один из нас не допускает ни малейшего сомнения в опытности и мужестве ваших солдат. Вполне вероятно, что вам удастся догнать сеньора губернатора. Но кто может поручиться, что свирепость дикарей, устрашенных многочисленностью войска сеньора Гонсало, не обрушится на ваш храбрый, но такой небольшой отряд? Скорее всего, так оно и будет. И если учесть, что трудности горных переходов…