По дуге большого круга
Шрифт:
Врачи признавали снижение тонуса, рекомендовали рыбакам по возвращении постепенно привыкать к новой ипостаси, а главное, в первые две недели ни в коем случае не принимать ни грамма спиртного. Тогда организм сумеет адаптироваться, шестимесячный рейс забудется и не оставит для рыбака почти никаких последствий.
Волков читал объемистый труд, он был посвящен и не только этой проблеме, листал страницы и насмешливо хмыкал. Нет слов, все толково изложено здесь, но хотел бы он видеть рыбака, сидящего по доброй воле на двухнедельном карантине. Да и с кем ему «привыкать», если парню под тридцать, только он еще не женат? А таких на флотах подавляющее большинство… И вот знакомится загорелый в тропиках матрос с девушкой на органном концерте в кафедральном соборе, провожает ее домой и у крыльца, прощаясь, говорит: «Так, мол, и так… Из рейса я вернулся. Давайте начнем с вами «привыкать». Врачи отводят мне на это дело две недели…» И при этом трезв как стекло. Фантастика!
Словом, посмеялся тогда Волков и забыл про отчет. Увидел он его случайно и больше не вспоминал, потому как последствий никаких, изменения обстановки на флоте научный труд не вызвал.
А вот в колонии вспомнил. Там весь образ жизни заключенных к этому располагал.
В море и в тюрьме ситуации сходные. В первом случае в железную коробку запираешь себя сам, во втором это делают другие, помимо твоего желания. Разница, конечно, огромная, но организм откликается на вынужденную изоляцию одинаково. Впрочем, сроки в последнем варианте могут быть куда длиннее океанских, тогда и происходят отклонения от нормы, не о них сейчас речь, их и не бывает в обычной морской жизни.
Первое известие Мирончука о возможном пересмотре дела оставило Волкова почти равнодушным, не перегорела в душе саднящая мысль о том, что нет у него больше Галки. Но жизнь постепенно брала свое. Приближалось время освобождения, ободряющие письма Юрия Федоровича рубцевали нанесенную Галкой сердечную рану, и сама Галка отодвигалась понемногу, заслонялась таким заманчивым и всепоглощающим словом — Свобода…
И вместе с ним приходили сомненья… Волков не задумывался над тем, как сложится теперь его личная жизнь. Он не мог представить себя холостым, независимым от одной только женщины человеком и тем более не был в состоянии увидеть рядом кого-либо другого… Но капитан приходил в остервенелое исступленье, когда осознавал, что теперь с Галкой Решевский, и ему ярко представлялось, как он уже изменяет бывшей жене. При этом Волкову и в голову не приходило, что никакой измены не совершит, ведь Галка давно уже освободила его от всех перед нею обязательств.
Не думал капитан и о том, кто это будет. Ему было все равно. Волкову важен был факт своеобразного отмщения Галке, хотя он и понимал, что ей от этого будет ни жарко ни холодно. Галка и знать ничего не узнает, но это необходимо ему, чтоб вновь утвердиться в свободном мире и вытравить из собственного существа осознание неполноценности.
И теперь, когда с ним случилось такое, капитану было нестерпимо стыдно. Он знал о том, как бывает, слыхал разговоры мужчин, как случается подобный конфуз, всегда речь шла, конечно, о третьих лицах. Мало кто рискнет рассказывать друзьям об ударившем по самолюбию бессилии. Капитан помнил, как и что говорили об этом и в длительных рейсах, и в бараке колонии… Горячий стыд заливал капитану нутро, он отвернулся от женщины, уткнулся лицом в подушку и стиснул ее край зубами, едва сдерживаясь от того, чтобы не завыть от тоски и обиды.
— Подожди, подожди, милый, — зашептал у самого уха ее голос. — Я поглажу тебя… Вот так, так… Успокойся, все пройдет, и хорошо будет, вот увидишь. Пройдет…
Впоследствии Волков с присущей ему потребностью и уменьем разлагать явление на составляющие элементы пытался уяснить для себя суть произошедшего. Но капитан так и не решил до конца, за счет чего возник вдруг нелепейший барьер. Была ли тут виной чистая физиология, связанная с двухлетним заключением, или проклятая любовь к Галке, которой Волков не изменял и в мыслях, ведь это чувство продолжало жить в капитане.
Да не все ли равно… Сжигающего стыда, который охватил его в то самое мгновение, капитан никогда не забудет. Потом Волков поймет, что ничего страшного не произошло. Всякое может случиться, но его мужская самоуверенность останется поколебленной навсегда.
— Давно не имел никого? — спросила женщина. — С рейса вернулся?
— С рейса, — сквозь зубы сказал капитан.
— И долго плавал?
— Два года.
— Ух ты! — воскликнула женщина. — Деньжищ небось огреб, на две «Волги» хватит! И боны у тебя есть?
— Только наши. Не успел еще получить боны, — соврал Волков.
— Получишь, — уверенно произнесла она. — Может быть, и в валютный магазин с собой захватишь? Когда отовариваться будешь… Нет, ты не думай! У меня боны есть. А только без паспорта моряка загранплаванья меня туда хрен пустят. А вот с тобой…
«Глупая, — усмехнулся Волков, и ему стало немного полегче. — Паспорт моряка… Из тюрьмы я вернулся, а не из-за границы. И у меня в кармане пока даже обычного паспорта нет, его заменяет справка об освобождении из колонии. Хотел бы видеть твою физиономию, когда б показал тебе эту тюремную «ксиву». Только лучше не надо этого…»
— Посмотрим, — неопределенно сказал капитан.
Женщина вздохнула.
— Небось законную ждешь… Она у тебя ведь в другом городе проживает?
— Нету у меня жены, — глухо ответил Волков.
— Разведенный, что ли?
— Он самый…
Когда Волков сказал Вике, что он разведенный, а до того темнил, будто два года был в рейсе, кольнула мысль о том, что Вика может превратно истолковать его нынешнюю неженатую ипостась. И Волков оказался прав. Вика действительно подумала о том, что нынешняя ночь и развод капитана связаны между собой. Но по сути своей Вика была доброй и жалостливой. Этим часто пользовались мужчины, но Вика была тем существом, которое невозможно обмануть. Потому невозможно, что обман только тогда воспринимается в подлинном злом качестве, когда означает крушение чьих-то надежд.
Вика ни на что и ни на кого, кроме себя самой, не надеялась. В мужчинах она видела больших детей, их отличало от маленьких существование мужской жажды. И если она могла когда-нибудь кого-то напоить, Вика не задумывалась над этим.
Ей казалось, что, бескорыстно даря себя мужчинам, она в какой-то мере защищает их от тягот бытия, помогает бороться с несовершенством мира.
Веры в людей было отпущено этой женщине вдоволь. В каждом встречном человеке она видела только хорошее. Потому отогнала ехидную мыслишку и, будто прося у капитана прощения, обхватила его за шею и порывисто прижалась к Волкову горячим уже телом.
— Ты милый, — шепнула она, — и все хорошо у тебя будет, успокойся, ничего страшного, так случается иногда… Ты ведь давно-давно ни с кем не был. Успокойся, родной, успокойся…
Женщина погладила Волкова по спине. Делала она это не просто нежно, но с некоей осторожностью, что ли, будто боясь обжечь ладонь о горячую спину, готовая в любое мгновенье отдернуть руку.
— Может быть, ты как-нибудь по-другому хочешь? — спросила она тихонько.
Капитан молчал. Он лежал спиною вверх, вытянувшись струной, голый и такой неуютный, без одеяла, давно уже сброшенного на пол. Капитану было неловко и в то же время хорошо.