По экрану памяти: Воспоминания о Второй Колымской экспедиции, 1930—1931 гг.
Шрифт:
В этот вечер у костра поведал нам свою исповедь дядя Ваня. Рассказывал он тихо, глуховатым голосом, неторопливо, словно не сразу все припоминая:
— Был я дважды женат, но ни одной жены нет в живых. Первую убили колчаковцы вместе с тринадцатилетним сыном. Мальчонка заступился за мать — вцепился зубами в пьяного казака. А перед этим отца повесили за то, что я тогда в партизанах был.
Вернулся — семьи нет, дом сожжен, все хозяйство разорено. Мать ютится у чужих. Пошел белковать, работал в наем. Кое-как построил избенку. Забрал мать, снова женился. Чтобы заработать, ходил на Зейские прииски. За это время родился сын. За год заработал немного, купили на это коровенку да справили одежу. Начал работать дома по хозяйству. Летом крестьянствовал, зимой уходил белковать в тайгу. Жизнь стала налаживаться. Через год с лишним после сына родилась дочка. Но опять пришло горе: после родов умерла жена. Остались вдвоем со старухой матерью и двумя малыми детьми: двухлетний сынишка да дочка грудная. Спасибо соседке — помогла выкормить. Затужил. Хозяйство плохое, работник один, прокормить семью трудно. Только и подмога, что корова. А тут слух прошел, что на Алдане нашли несметные богатства золота. Зарабатывают хорошо. Уговорил один односельчанин. Бойкий такой мужик был, несколько раз ходил на прииски. И мы с ним подались на Алдан. Заработали не так чтобы много, но хозяйство можно было поправить. Лошадь купить, одежу всем справить. Вскоре по возвращении пришли соседи отметить приезд. Посидели, выпили как следует, закусили. Оно вроде и довольно, да подошел еще народ — приисковые ребята. Еще выпили. Попросили показать золото. Надо бы отговориться, а я показал и положил за божницу: мать держала икону в переднем углу. Пьяный уже был. Мне немного надо, я редко выпивал и много не пил. А тут сплоховал, поддался на радостях, уговорили. Притащили браги, самогона. Выпил с ними через силу еще и ничего дальше не помню. Очнулся на сене в сарае. Не помню, как очутился там. Чую, проспал долго. Встал. Голова чумная, руки дрожат. Пришел в дом. Мать на печи стонет, детей соседка увела. Выпил огуречного рассола, поел квашеной капусты. Очухался немного, вспомнил, что мешочек с золотом не прибрал. Посмотрел за божницей — нет. Пошарил по карманам — нет ни золота, ни денег никаких. Спросил мать. Говорит, не знает, не видала, не прибирала.
Погоревал, потужил, поругал всяко себя и дал зарок не водиться с компаниями и не пить. Мать плачет, причитает, клянет меня за дурость. Тошно совсем мне стало. И вскоре уехал поправлять дело опять на Зейские прииски. На Алдан больше не пошел.
На прииске прослышал про вашу экспедицию на Колыму от Петра Майорова. Он работал промывальщиком в вашей Первой экспедиции. Приезжал на побывку. Да вы же поручение ему прислали, чтоб подобрал с собой надежных рабочих в эту экспедицию. Вот я и попросился у него. С ним и приехали…
Как подумаю о матери и детях моих горемычных, так сердце тоской заходится. Сыну седьмой годок пошел, пора в школу. А дочке пятый. Славные такие растут. Хочу обязательно довести сына до какого-нибудь учения. Чтобы специальность была, не маялся, как я — ведь только три класса прошел…
Мы долго молчали под впечатлением грустного рассказа дяди Вани. Все искренне стали заверять его, что вернется он к семье и займется воспитанием своих детей, станет опять хозяином в доме.
Так за разговорами вечер незаметно уступил место ночи. Долина погрузилась в темноту. Лишь вверху, сквозь кружевные вершины ив и тополей, куда тянулась струйка дыма от костра, был еще виден призрачно-слабый свет и редкие звезды. Костер догорел. Над тлеющими углями вспыхивали отдельные короткие языки пламени. Становилось все холоднее. Нехотя мы поднялись и разошлись по палаткам.
Проснулся я внезапно. И тут же почувствовал, что рядом с палаткой кто-то стоит и дергает растяжки. Затаив дыхание, я прислушался и понял, что возле палатки лошадь. «Наверное, запуталась в растяжках», — подумал я и вышел помочь ей освободиться. Протянутой в темноте рукой я наткнулся на лошадь и почувствовал, что она мелко дрожит и слегка покачивается. На тихий окрик и похлопывание лошадь никак не реагировала. Тогда я разворошил костер, подбросил сухих веток и при вспыхнувшем пламени рассмотрел, что это Сокол. Он продолжал стоять у самой палатки, как-то неловко расставив передние ноги, покачиваясь и дрожа всем телом. Голова была опущена, и он не поднимал ее на мой зов. Поначалу, решив, что он дрожит от холода, я перенес горящие головешки ближе к лошади и подложил побольше веток. Но Сокол продолжал дрожать и никак не реагировал на горящее пламя. Из глаз его текли крупные слезы. В какой-то миг Сокол зашатался еще сильнее, ноги его подкосились, и он завалился набок возле палатки.
Услышав шум, вышла заспанная и встревоженная Мария Яковлевна, а из соседней палатки — дядя Ваня. Узнав о несчастье, он также встревожился — вторая лошадь погибает неизвестно отчего. Дядя Ваня пошел проверить, не погибли ли другие. Но вскоре он вернулся и сообщил, что остальные живы, мирно пасутся.
Спать мы больше не могли. Все были подавлены случившимся. Высказывали всякие предположения, догадки, опасения. Всех охватила тревога: успеем ли добраться…
Теперь у нас оставалось пять лошадей. Можно было ехать верхом только двоим: дяде Ване, ведущему караван, и кому-то из нас замыкающим. Все лошади, в том числе передняя и последняя, были нагружены вьюками. Я сразу отказался от езды, решив идти пешком. Николай тоже. Следовательно, чередоваться оставалось Марии Яковлевне и Дзевановскому…
Шли в этот день торопливо, ненадолго останавливаясь на привалы. Погода заметно ухудшилась. Усилился встречный ветер. К счастью, крутой берег закончился после поворота реки, и мы шли опять вдоль поймы. Противоположный берег был более просторным и ровным. Решили перейти через русло по широкому, казавшемуся мелким перекату. Вместе с дядей Ваней благополучно добрались до мели на противоположном берегу. Течение было настолько сильным, что, если бы не шесты, нас сбило бы с ног.
Связав лошадей цепочкой длинными поводами, дядя Ваня направился к перекату. Однако переход оказался трудным. Лошади часто спотыкались о валуны и едва шли. Одна из них, упав на передние ноги, сильно подмочила вьюки. Остальные побоялись переезжать на лошадях и решили перейти вброд.
Я им махнул рукой, чтобы подождали, и снова шагнул в реку, чтобы перенести их на спине, ибо ледяная вода может залить ноги в низких сапогах. Первой я перенес Марию Яковлевну и, повернувшись, чтобы идти за следующим, увидел, что Николай уже бредет по середине реки, с огромным трудом удерживаясь на ногах. Я поспешил к нему навстречу, но не успел: его сбило, и он бултыхался в воде, опираясь на шест. Едва-едва успел подхватить его у конца переката. Дзевановского перенес более или менее благополучно. О продолжении похода не могло быть и речи. Нужно было срочно обсушиться, особенно Николаю, которого била дрожь.
Посоветовавшись, сделали остановку у опушки леса. При поисках сушняка мы наткнулись на слабо заметную тропу. Пройдя немного по ней, убедились, что тропа проложена rie зверем, а людьми. Обрадовались: значит, тропа может привести к жилью. Быстро собрав охапки сушняка, разожгли костер, обсушились и согрелись. И тут, ко всеобщему удивлению, увидели двух приближающихся к нам эвенов. Это были первые люди, встреченные нами за все время путешествия. Смуглые плоские лица их лоснились, сильно выдающиеся скулы окрашивал легкий румянец. Наконец, протянув руки для пожатия, они поприветствовали нас, сказав по-русски: «Дорово». Мы пригласили их выпить с нами чаю. Эвены присели возле костра, скрестив ноги, закурили самодельные трубки с прямыми удлиненными мундштуками, выпили по нескольку кружек чая. Насколько позволил запас русских слов, они объяснили нам, что по этой тропе мы выйдем к реке и вдоль нее спустимся вниз до поселка. Там есть торная тропа. Идти два дня. Вскоре попрощавшись, эвены так же бесшумно скрылись в лесу…
Облака затянули почти все небо, солнце слабо просвечивало сквозь их пелену. Тропа шла вдоль опушки и была хорошо заметна. Спустя некоторое время она углубилась в лес, где стайка свиристелей перелетала в верхушках лиственниц. Чувствуя приближение зимы, они перебрались ближе к побережью, где до сильных морозов могли кормиться ягодами рябины.
Незадолго до ночевки услышали характерное пересвистывание рябчиков. Осторожно подойдя к выводку, я успел подстрелить трех. Наконец-то у нас был ужин из дичи! Пили чай с лепешками, приготовленными одним из якутских способов. Куски круто замешанного пресного теста в форме утолщенного веретена нанизывают по одному на очищенные от коры тонкие прутья и слегка прижимают к ним, чтобы не скользили. Прутья втыкают в землю вокруг костра и периодически поворачивают для равномерного пропекания и подрумянивания лепешек. По вкусу они напоминают бублики.
От холода проснулись рано. Утро /было неприветливое. Солнце еле просматривалось белесым пятном. Вода в ямках покрылась льдом. Трава и низкие кустарники побелели от инея. Пили чай, поеживаясь от пронизывающего насквозь холодного ветра. Спешно собрались и направились по торной тропе, стараясь разогреться во время движения. Ветер становился все резче. Навстречу неслись колючие снежинки, больно секущие лицо, глаза. Приходилось заслоняться рукой, идти, наклонив голову.
— Вот и зима пришла, а мы еще в пути, — высказал Николай то, о чем, вероятно, подумал каждый из нас.