По холодным следам
Шрифт:
— Почему она так поступила? — спрашиваю я, всхлипывая. — Ну почему?
— Ты же знаешь Джейн, — оправдывает Том дочь. — Она потеряла счет времени. А Джули, думаю, просто чувствовала себя запертой, как в ловушке, вот и обрадовалась свободе. Ты же знаешь, через что ей пришлось пройти. — Том вздрагивает и глубоко вздыхает. — Я тоже испугался, как и ты, и тоже злился. Но теперь, когда мы знаем, что все обошлось, честно говоря, я думаю, что девочкам было полезно немного побыть вместе.
— Я про ее волосы.
Том отпускает меня, делает шаг назад и недоуменно смотрит мне в лицо:
— Ты серьезно?
Я знаю, что он старался поддерживать Джейн все эти годы, преодолевал препятствия, которые она устраивала, чтобы держать нас на расстоянии, в то время как я предпочитала верить, будто она не нуждается во мне. Но Джули — как он с ней справляется? Как у него до сих пор сохранилась связь с ней? Как Том догадался подойти к Джули и прижать ее к себе, когда я ринулась к Джейн и сделала то, что сделала?
— Они мне как чужие.
Он смотрит на меня с недоверием:
— Анна, так кажется всем матерям девочек-подростков.
Но Джули, как напомнила мне Кэрол Морс, уже взрослая. Том не знает о Кэрол Морс и о выкидыше, об Алексе Меркадо и конверте. Том не смотрит Джули в глаза и не задается вопросом, тот ли оттенок голубого был у ее глаз, и не думает: «А я заметила бы разницу?»
Я могла бы рассказать все Тому, но именно я отравила наши отношения, за что нас до сих пор наказывают. Что может быть лучшим подтверждением моего кощунства, как не это ужасное чувство, что я не узнаю собственных детей, выгоняю их из гнезда, потому что у них неправильный запах, бью их, когда хочу поддержать, и все потому, что они исчезают в любое время дня и ночи, и неизвестно, как они будут выглядеть, когда вернутся?
— Ты прав, — говорю я. — Я знаю, что ты прав.
Мы с Томом можем позволить себе только одну стычку за вечер: слишком недавно мы восстановили отношения. Поэтому я разрешаю мужу уложить себя в постель, а когда он засыпает, проскальзываю в ванную с телефоном, выключаю звук и нахожу в поисковике видео под названием ««Гретхен в полночь», концерт в клубе «Часовня» 2 октября 2014 года». Нажав на треугольничек, чтобы включить клип, я вижу лицо Джули. Изображение смазанное, не больше отпечатка большого пальца на экране. Она стоит на сцене, освещенная огнями рампы и беззвучно открывает рот.
Виолетта
впервые запела на заднем дворе у Лины. Она даже в мыслях не считала его своим двором, хотя прожила там почти год, достаточно долго, чтобы покрасить волосы в голубой цвет, потом обесцветить, коротко подстричь и снова отрастить, превратившись в пшеничную блондинку. Короткие волосы, разумеется, были в порядке вещей в этой компании, но она знала, что Лине больше нравятся длинные, любого цвета.
Лина позвала друзей, и все выпивали. В тот вечер уже совсем стемнело, стало прохладно, поэтому они разожгли костер на заднем дворе и подтащили к нему стулья из кухни. Лина никогда не курила травку, поэтому Виолетта обычно тоже избегала ее. Когда она все-таки взяла косяк, который появился, как по волшебству, в руке Сьюзен, это означало, что она готова к переменам.
— Ви! — воскликнула Лина, но тут же отвернулась и пожала плечами, когда Виолетта глубоко затянулась.
Виолетта наслаждалась возможностью напомнить Лине, что она не безделушка, приобретенная за бесценок в экзотическом заведении. Никто, кроме Лины, не считал, что снять Виолетту с шеста — это то же самое, что купить и заплатить за нее, но дух неповиновения витал в воздухе, как дым от фейерверка, как возбуждающий аромат опасности, однако он рассеялся, прежде чем Виолетта успела насладиться им. Беззвучно выдохнув дым от травки, она вернула косяк Сьюзен, которая ласково улыбнулась и передала его дальше.
Избавившись от косяка, Сьюзен вытащила из-под стула гитару.
— Наступило время трубадуров? — спросила подружка Сьюзен, Бек, с другого края круга, где она сидела, закутавшись в одеяло.
Но Сьюзен не пела любовных песен. Сначала она просто бренчала на гитаре, а затем стала подбирать мелодию, которая напомнила Виолетте бегущую воду. Аккорды растворялись в отдельных брызгах нот, и она расслабилась; напряжение от статуса трофейной подруги, которую следует видеть, но не слышать, растворилось, как сливки в кофе. Пальцы Сьюзен перебирали струны, и у Виолетты пробегали мурашки по рукам, ногам, затылку.
Потом Сьюзен запела гортанным альтом народную песню о том, как она ходит по холмам в длинной черной вуали и навещает могилу, когда завывают ночные ветры. Песня казалась странно знакомой — или дело было в действии травы. Виолетта лихорадочно пыталась вникнуть в каждую строчку, но так и не смогла уловить сюжет. Затем закругленный край гитары задел ее голое колено, отчего дрожь пробежала вверх по бедру к интимному месту, и впервые Виолетта почувствовала влечение к женщине, настоящее влечение. Но не к Лине.
Бек выразительно посмотрела на Сьюзен; в ее взгляде смешались ожидание и паранойя — она тоже была под кайфом, а остальные болтали, смеялись и звякали бутылками о бокалы или шаркали сандалиями по бетону, наклоняясь достать еще одну бутылку.
И тогда Виолетта запела.
Сначала она пела со Сьюзен в унисон, а потом, на рифмующихся словах — «вуаль — жаль, я — твоя» — стала подниматься голосом в ноты верхнего регистра, следуя за переливами Сьюзен, как раньше пыталась подпевать Джону Дэвиду. А потом и вовсе оторвалась от голоса Сьюзен, словно сидела на спине птицы и, поймав ощущение полета, воспарила, расправив собственные крылья. После этого они со Сьюзен как будто слились в танце: вдыхали и выдыхали в одном ритме, вибрировали, как две струны на одном инструменте.
Они пели так, словно плыли в воздухе, в разреженной пустоте, за пределами которой остались пивные бутылки и бокалы с вином, замершие на полпути к полуоткрытым губам.
Когда зазвучали заключительные аккорды, Виолетта ощутила, что кайф закончился — растворился, оставив вместо себя сонную пустоту.
Женщины в кругу хлопали и восхищались Виолеттой, словно она была вундеркиндом или говорящей зверушкой. Кто-то спросил: «Лина, где ты прятала эту девочку?» Как будто Виолетта не присутствовала на всех их поэтических тусовках и званых обедах, не говоря уже о «Черной розе», куда она ходила с Линой, наблюдая, как подруги сожительницы танцуют с ее бывшими коллегами.