По холодным следам
Шрифт:
На третий день у новенькой начались жгучие боли в плечах, пояснице, шее и предплечьях. Она едва могла заставить себя подняться с кровати, а от пылесоса, ревущего, как ракета, в голове начались стреляющие боли. В то утро, пока Мерседес мыла ванную, новенькая улучила момент, чтобы размять усталые плечи, пока пылесос работал на холостом ходу. Она заметила на комоде длинную желто-зеленую ленту, взяла ее и завязала вокруг собственного хвостика, морщась от боли в мышцах, затем посмотрела на себя в зеркало и поджала губы в кокетливой улыбочке, напоминающей розовый бутон. Услышав, как смывается вода в туалете, она сдернула ленту. Мерседес вышла из ванной с использованным рулоном туалетной бумаги в руках:
— Пора пополнить запасы.
Когда они закончили в кладовке, наставница заявила:
— Я знаю, на чем ты спишь, девочка. Так ты угробишь спину. Пойдем сегодня ко мне домой. У нас есть свободная кровать, поскольку мой двоюродный брат переехал.
Новенькая кивнула, и Мерседес, улыбнувшись, выкатила тележку, чтобы постучать в следующую дверь.
Наставница жила на втором этаже многоквартирного дома из красного кирпича, который находился примерно в часе езды на автобусе, включая пятнадцать минут ожидания на остановке под туманом мелкой мороси. Новенькой было обидно платить за проезд из своих скудных чаевых, но когда они с Мерседес уже в сумерках поднимались по лестнице, по долетевшему из дома запаху она поняла, что их ждет ужин. Мерседес открыла дверь, и обеих встретили звуки телерекламы и журчание крана; повеяло теплом и домашним уютом. Старший из двух мальчуганов, лежавших перед телевизором, оглянулся через плечо и крикнул: «Привет, мама!», а затем вновь уставился на экран — как раз начинался мультфильм.
Пока новенькая замешкалась в прихожей, Мерседес уже прошла на кухню, и до девушки донесся разговор хозяйки с какой-то женщиной, которая, по-видимому, пересказывала по-испански события дня. Мерседес прервала ее, тоже по-испански, и жестом указала на новенькую, которая закрыла за собой дверь и почувствовала себя дома в этой шумной и душной квартире. Женщина стояла у раковины, она выглядела лет на десять старше Мерседес, но точный возраст сложно было определить из-за густого макияжа.
— Это моя сестра Лючия. Садись! — скомандовала Мерседес, указывая на стол, а затем снова заговорила по-испански, обращаясь к сестре и указывая на единственную тарелку, стоявшую на кухонном столе. Женщина неприветливо взглянула на новенькую и, пожав плечами, молча достала из кухонного шкафа еще одну тарелку и приборы, после чего, по-прежнему молча, поставила посуду на стойку, отделявшую кухню от столовой. Затем, подхватив со стола журнал, Лючия вышла из кухни, прошествовала мимо детей, не отрывающихся от телевизора, и скрылась в дальней комнате.
— Она сердится? — прошептала новенькая, когда Мерседес обошла стойку и начала накладывать на тарелку курицу с рисом из кастрюли, стоящей на плите.
— Да нет, все нормально. Она присматривает за детьми, пока я на работе, а потом ложится спать, чтобы пораньше встать и открыть свой отдел в универмаге.
К тому времени, как Мерседес закончила раскладывать еду по тарелкам и отнесла их на стол, в глубине квартиры включился еще один телевизор. Через тонкие стены отчетливо слышались испанские голоса, которые сливались с репликами англоязычных мультфильмов.
— Налетай!
Новенькая повиновалась. Еда ей очень понравилась, о чем она и сказала.
— Давненько не пробовала домашней пищи, да? Лючия у нас хорошо готовит. Не разрешает мне приносить обеды из «Макдоналдса»: говорит, что мальчики должны есть только свежее. — Она взмахнула вилкой с кусочком курицы. — Мне некогда готовить из-за длинного рабочего дня в мотеле, но сестра попытается пристроить меня к себе в магазин, когда закрепится там.
Гостья почувствовала, как приятное тепло от сытости разливается по телу. Куриная ножка получилась такой нежной, что мясо отваливалось от кости при легчайшем прикосновении вилки. Она представила, как здорово иметь напарницу, с которой можно поболтать на остановке в ожидании автобуса. Представила, как они с Мерседес, обе в униформе, сидят рядом в транспорте, едут на работу и смеются над… чем?
— Теперь моя очередь!
— Нет, моя!
Шли титры мультсериала, и мальчики боролись за пульт. Когда они уж слишком расшумелись, Мерседес резко повернула голову, и улыбка сползла с ее лица, как маска.
— Мальчики! — прикрикнула она. — Пора в постель. Через пять минут я приду вас укладывать, так что начинайте чистить зубы. — Она смущенно взглянула на новенькую. — Пойду проверю, есть ли чистые простыни, и уложу мальчиков спать. Возьми себе добавки или посмотри телевизор. — Мерседес неопределенно махнула рукой, встала и прошла через комнату, наклоняясь по пути, чтобы подобрать игрушки с пола. А затем скрылась где-то в глубине квартиры.
До новенькой донеслось хлопанье дверей шкафа, мальчики из-за чего-то спорили — «отдай!» — и тут она заметила расстегнутую сумочку хозяйки, лежащую на кухонном столе. В мыслях одна часть ее личности все еще ехала на работу в автобусе, а другая, более практичная, уже вычитала ежедневную стоимость проезда из чаевых и прикидывала, хватит ли на каштановую краску для волос. Она не собиралась красть деньги; от возможности зарабатывать по-настоящему ее отделял лишь маленький пластиковый прямоугольник в расстегнутой сумочке, на котором было написано: «Мерседес Родригес, Калифорния, каштановые волосы, голубые глаза, 24 года». Если Вселенная раздает милости, их надо принимать.
9
Том не вернулся домой после завтрака с Джейн, и к обеду его тоже нет.
Мне впервые приходит в голову, что после возвращения дочери муж ни разу не упомянул о фонде Джули. Разумеется, он думал о том, что мы можем или должны сделать с деньгами: продолжать сбор на стипендию имени Джули или, как намекнула дочь, использовать средства фонда в качестве стипендии для нее самой. Ведь теперь, когда Джули двадцать один, деньги принадлежат ей, а там уж пусть сама решает: она единственный получатель. А как насчет попечителей, администратора? Том так долго в одиночку вел дела со всеми, даже с нашим адвокатом, что я совершенно не знаю, с чего начать. Его письменный стол находится в комнате, где спит Джули. После того как она, распаренная и довольная, вышла из ванной, я дала ей валиум, она безропотно проглотила его, скинула халат, скользнула под одеяло и сразу же заснула.
Я тихонько иду по коридору к комнате Джули, на мгновение приостанавливаюсь, прислушиваюсь к ее тихому дыханию и осторожно открываю дверь. Дочь лежит в прежней позе, даже не перевернулась; все так же укрыта одеялом, которое я ей подоткнула; рыжие волосы торчат в разные стороны, как бывает с короткими прядями, когда ложишься спать с мокрой головой. Я замечаю бледное розоватое пятно от краски, просочившейся с волос на подушку.
Я сажусь за стол Тома, офисное кресло реагирует громким скрипом. Я резко оборачиваюсь: кажется, Джули пошевелилась. Но нет, она лежит все так же неподвижно, лицом к стене.
На столе Тома — педантичный порядок, письменные принадлежности аккуратно расставлены в секционном органайзере, блокноты и бумага рассортированы по сетчатым лоткам. Крошечный кактус сохнет на подоконнике, пытаясь уловить лучи света через плотно закрытые жалюзи. В одном углу стола — студийный портрет нашей семьи, где мы еще вчетвером, а перед ним — снимок Джули. Не тот, который мы предоставили полиции и прессе, неоднократно показанный во всех новостях. Нет, это фото Джули с Большого каньона, где мы в последний раз отдыхали всей семьей, — постановочный кадр. От той поездки сохранилось бесчисленное множество снимков нашей младшей дочери: вот она подпрыгнула, и камера запечатлела ее в полете, как бы оседлавшую пустоту; вот она стоит на двух огромных валунах — ноги широко расставлены, руки на бедрах, задрала подбородок и подбоченилась. А Джули, которая тогда только что миновала скачок роста и еще не привыкла к длинным рукам и ногам, чувствовала себя неуверенно, поскальзывалась и спотыкалась, когда мы карабкались по скалам, и старалась держаться подальше от края пропасти. Вот и на этой фотографии она неуклюже, в неестественной позе сидит на камне: одна нога вытянута, другая — поджата, локоть на колене, рука подпирает подбородок.