По холодным следам
Шрифт:
Она идеальна.
Джули неловко отстраняется, и я понимаю, что все это время беззастенчиво пялилась на нее.
— Прости, — оправдываюсь я, — слишком долго не видела твоего лица.
— Еще бы, — вторит Том.
— Садись, я сейчас кофе принесу, — говорю я. — Как тебе спалось?
На плите стоит большая сковорода с остатками омлета, и я, внезапно проголодавшись, наполняю тарелку.
— Очень хорошо, — отвечает Джули, как вежливая гостья. — Надувной матрас оказался удобным.
— Она проснулась всего несколько минут назад, — перебивает ее Том. — Я все утро отвечал на телефонные звонки из полицейского управления: «Приходите в любое время». Что, по-видимому, означает: «Если не появитесь к девяти, пеняйте на себя». — Он мрачнеет. — Думаю, есть смысл навестить копов пораньше. Они стараются успеть до появления прессы. Уверен, ажиотаж может начаться с минуты на минуту.
Улыбка на лице Джули тает.
— Наверное, нам пора ехать в участок, раз мама проснулась.
Том накрывает ладонью ее руку, лежащую на столе:
— Мы подождем, сколько скажешь.
— Чем скорее поедем, тем скорее все закончится, — замечаю я.
Глаза Тома наполняются слезами, и я понимаю: он не хочет знать, через что прошла наша дочь. А вот я, как ни странно, хочу. Джули смотрит на меня с благодарностью:
— Да, давайте поскорее покончим с этим.
В глазах дочери читается, что она нуждается во мне, как ни в ком другом. Я не могу держать Тома подальше от полицейского участка, но могу уговорить его остаться в коридоре, а значит, Джейн тоже придется поехать, чтобы приглядеть за отцом.
— Пойдем, Джули, — зову я. — Подберем тебе что-нибудь из одежды. — Пожалуй, юбка подойдет, решаю я, оглядывая ее истощенное тело. Хотя понадобится пара английских булавок.
— Он сказал, что убьет меня, если я буду сопротивляться. Убьет всю мою семью.
— Вы ему поверили? — спрашивает Оверби.
Мы сидим в полицейском участке, в отдельной комнате с окнами из матового стекла и единственным столом: я, Джули, Оверби и молодая женщина-детектив по фамилии Харрис. Том, по просьбе Джули, ждет в вестибюле вместе с Джейн. Оверби хотел расспросить Джули наедине, но она переводит взгляд с его лица на мое, и он со вздохом приглашает меня войти. Я держу чашку черного кофе, настолько слабого, что можно увидеть пузырьки воздуха, прилипшие к внутренней стороне пластикового стаканчика, и прочитать оттиск серийного номера на донышке. Кофе принесла мне детектив Харрис — ну разумеется, — пока Оверби задавал вопросы моей дочери.
— Конечно, поверила, — говорит Джули. — Он приставил мне нож к горлу.
— Кухонный нож, — уточняет Оверби, сверяясь с записями, будто еще не изучил дело как следует, — взятый у вас дома. Другого оружия вы при нем не заметили?
— Ей было всего тринадцать, — вмешиваюсь я, но Оверби поднимает руку и кивает Джули, чтобы та продолжала. К моему удивлению, дочь и правда держится вполне спокойно.
— Насколько я помню, нет. Но я ему поверила. И если бы он решил похитить меня сейчас, когда я знаю, на что он способен, я бы все равно поверила. — Она переводит дыхание. — Выйдя из дома, мы сели в автобус рядом с аптекой, что на Мемориал-драйв, и поехали на автовокзал в центре.
— Вас кто-нибудь видел?
— Наверное, водитель автобуса, но я была слишком напугана, чтобы что-то сказать. На автовокзале он купил два билета. Мы сошли в Эль-Пасо. — Джули делает паузу, и взгляд у нее цепенеет. — Там он изнасиловал меня в первый раз.
— Вы помните, где это случилось?
— В каком-то мотеле. Хотя не помню, в каком именно.
— «Мотель номер шесть»? «Эконо-лодж»?
Она холодно смотрит на него:
— Извините, я не знаю. Мы пробыли там всего пару дней, а потом снова уехали. Мы постоянно переезжали. Он угнал машину в Эль-Пасо. — Оверби, не глядя на Харрис, делает едва заметный жест, и та что-то записывает. — И какое-то время мы ездили на ней, но потом он ее продал. Просто однажды вернулся без машины.
— Он оставлял вас одну?
— Да. Он меня связывал и вставлял кляп в рот, если собирался выйти. Кажется, мы были в Мексике, когда он продал машину, но я не уверена, потому что мне завязали глаза, а потом я долго сидела в кузове фургона.
У меня перед глазами проплывает одно из старых видений: кузов фургона, заклеенный скотчем рот моей дочери.
— Я не сразу сообразила, что он меня продал.
— Он — что?! — Оверби резко поднимает голову.
— Он меня продал, — повторяет она. — Их было пять человек. Или шесть.
Харрис качает головой и возвращается к стенографии.
— И те люди тоже?..
— Да. — Джули сухо усмехается. — Да, они тоже.
Я закрываю глаза.
— Миссис Уитакер, вам нехорошо? — Голос Харрис. Не открывая глаз, я погружаюсь в холодную черную пустоту, тело немеет. Слышу, как Оверби поправляет коллегу:
— Миссис Давалос вернула девичью фамилию.
Я открываю глаза, но мельтешащие черные точки рассеиваются не сразу.
— Все в порядке, — шепчу я, пытаюсь дотянуться до рук Джули, но она крепко сцепила их на груди.
— Вы могли бы опознать кого-нибудь из мужчин?
— Мне завязали глаза, — терпеливо повторяет Джули.
— Но вдруг что-то запомнилось? Какие-то особые приметы?
Она размышляет.
— Некоторые из них говорили между собой по-испански, хотя чаще помалкивали. Во всяком случае, у них я была пару дней, хотя точно не помню. Потом меня снова продали. На этот раз какому-то важному человеку.
Детективы многозначительно переглядываются.
— Кому?
— Имени я не знаю. Другие мужчины между собой называли его Эль Хефе[6], а когда обращались к нему — сеньором.
— Продолжайте, — спокойно просит Оверби, пока Харрис яростно строчит в блокноте. — Откуда вы узнали, что он важная персона?
— У него был огромный дом, целый жилой комплекс с телохранителями и прислугой, и он командовал множеством вооруженных людей. — Джули замолкает и вздыхает. — Только не спрашивайте, где находится его дом. Я не знаю. На улицу меня не выпускали.
— И сколько вы там пробыли?
— Восемь лет.
Позже я как можно лаконичнее пересказываю Тому историю нашей дочери — только самое важное, чтобы объяснить, зачем Джули перебирала в полиции фотографии пятидесятилетних мексиканцев с высокими лбами и жирными подбородками. Я упоминаю различные этапы ее пленения, но не ожоги сигаретами, которые она получила, когда попыталась сбежать. Не скрываю, что нашу дочь годами насиловали, но опускаю интонацию, с которой она говорила об этом: словно описывала сюжет скучного сериала. Я рассказываю мужу, что в итоге похититель устал от нее, но не поясняю, что она стала слишком старой для него, выйдя из подросткового возраста. Я говорю, что ей завязали глаза и доставили на вертолете на крышу одного из домов в Хуаресе, но скрываю, что охранник, скорее всего, должен был убить ее, а не отпустить. Я рассказываю о том, как она спряталась в кузове грузовика, чтобы пересечь границу, но не о том, как она боялась американских пограничников, поскольку сомневалась, что сможет говорить по-английски, вообще сможет говорить после стольких лет заточения. Рассказываю, как она выскочила из грузовика, пока тот стоял на светофоре, и убежала, но не о том, как она долго плелась на подгибающихся ногах вдоль трассы 1-10, невидимая с автострады, вроде тех оборванцев, которых мы стараемся не замечать, когда они толкутся на стоянках автозаправочных станций, прижимая к себе пакеты со своими жалкими пожитками.