По ком звонит колокол
Шрифт:
— Объясняю, что это за лекарство, — ответил ему Роберт Джордан и усмехнулся. — Я купил его в Мадриде. Последнюю бутылку взял, и мне хватило ее почти на три недели. — Он сделал большой глоток и почувствовал, как абсент обволакивает язык, чуть-чуть примораживая его. Потом взглянул на Пабло и опять усмехнулся.
— Как дела? — спросил он.
Пабло промолчал, и Роберт Джордан внимательно посмотрел на незнакомых мужчин, сидевших за столом. У одного из них было широкое, плоское лицо — плоское и темное, как серранский окорок, с приплюснутым, сломанным носом, и от того, что изо рта у этого человека торчала под углом длинная русская папироса, его лицо казалось еще более плоским. Волосы у него были коротко подстриженные, с проседью, щетина на подбородке тоже седая; ворот крестьянской черной блузы был застегнут. Когда Роберт Джордан
— На что это ты так смотришь? — спросил тот, у которого был шрам.
— На тебя, — сказал Роберт Джордан.
— Ну, и что ты во мне углядел?
— Ничего не углядел, — сказал Роберт Джордан. — Хочешь папиросу?
— Не откажусь, — сказал старший брат. Он еще не брал папирос. — Это такие же, как были у того, который взорвал поезд.
— А ты тоже там был?
— Мы все там были, — спокойно ответил он. — Все, кроме старика.
— Вот бы нам что теперь надо, — сказал Пабло. — Взорвать еще один поезд.
— Это можно, — сказал Роберт Джордан. — После моста.
Он видел, что жена Пабло отвернулась от огня и прислушивается к разговору. Как только он произнес слово «мост», все притихли.
— После моста, — повторил Роберт Джордан твердо и отпил абсента из кружки. Говорить так говорить, подумал он. Все равно дело идет к этому.
— Не стану я связываться с твоим мостом, — сказал Пабло, не глядя ни на кого. — Я не стану, и мои люди тоже не станут.
Роберт Джордан промолчал. Потом взглянул на Ансельмо и поднял кружку.
— Тогда мы сделаем это вдвоем, старик, — сказал он и улыбнулся.
— Один, без этого труса, — сказал Ансельмо.
— Что ты говоришь? — спросил старика Пабло.
— Не твое дело. Это я не тебе, — ответил ему Ансельмо.
Роберт Джордан перевел глаза туда, где стояла жена Пабло. До сих пор она молчала и никак не откликалась на их разговор. Но сейчас она что-то сказала девушке, чего он не расслышал, и девушка поднялась от очага, скользнула вдоль стены, приподняла попону, закрывавшую вход в пещеру, и вышла. Ну, вот оно, подумал Роберт Джордан. Начинается. Я не хотел, чтобы это получилось именно так, но теперь, видно, ничего не поделаешь.
— Тогда мы обойдемся без твоей помощи, — сказал Роберт Джордан, обращаясь к Пабло.
— Нет, — сказал Пабло, и Роберт Джордан увидел, как лицо у него покрылось капельками пота. — Никаких мостов ты здесь взрывать не будешь!
— Вот как?
— Никаких мостов ты взрывать не будешь, — тяжело выговорил Пабло.
— А ты что скажешь? — спросил Роберт Джордан жену Пабло, которая стояла у очага — безмолвная, огромная.
Она повернулась к ним и сказала:
— Я — за мост! — Отсветы огня падали на ее лицо, и оно зарумянилось и потеплело, стало смуглое и красивое — такое, каким ему и следовало быть.
— Что ты говоришь? — спросил ее Пабло, и когда он повернулся к ней, Роберт Джордан подметил его взгляд — взгляд человека, которого предали, и опять поглядел на его взмокший лоб.
— Я за мост и против тебя, — сказала жена Пабло. — Только и всего.
— Я тоже за мост, — сказал плосколицый со сломанным носом и погасил папиросу о стол.
— Мне до моста дела нет, — сказал один из братьев. — Я за mujer Пабло.
— И я тоже, — сказал другой брат.
— И я тоже, — сказал цыган.
Роберт Джордан наблюдал за Пабло и, наблюдая, опускал правую руку все ниже и ниже, готовый на все, если понадобится, почти надеясь, что это понадобится, может быть, чувствуя, что так будет проще всего и легче всего, и вместе с тем не желая портить дело, которое, казалось, пошло на лад, и зная, как быстро семья, клан, отряд ополчаются при малейшей ссоре против чужака, и все же думая, что то, что можно сделать движением руки, будет самым простым, самым лучшим и самым здравым хирургическим решением вопроса, раз дело приняло такой оборот. Наблюдая за Пабло, он наблюдал и за женой Пабло, которая стояла у очага, и видел, что, принимая эту присягу на верность,
— Я за Республику, — радостно сказала жена Пабло. — А мост — это для Республики. Другими делами можно заниматься после моста.
— Эх ты! — с горечью сказал Пабло. — У тебя мозги племенного быка и сердце шлюхи! Ты надеешься на «после». Ты имеешь какое-нибудь понятие о том, что это будет?
— То, что должно быть, — сказала жена Пабло. — Что должно быть, то и будет.
— И тебе все равно, если на нас станут охотиться, как на диких зверей, после этой затеи, которая не сулит нам никакой выгоды? А если погибнем, тебе тоже все равно?
— Все равно, — сказала женщина. — И нечего меня запугивать, трус!
— Трус, — с горечью сказал Пабло. — Ты считаешь человека трусом только потому, что он понимает в тактике. Потому, что он наперед видит, к чему приведет безрассудство. Разбираться в том, кто умен, а кто глуп, — это не трусость.
— А разбираться в том, кто смел и кто труслив, — это не глупость, — сказал Ансельмо, не удержавшись от язвительного словца.
— Ты хочешь умереть? — строго спросил Пабло старика, и Роберт Джордан почувствовал, как далек от риторики этот вопрос.
— Нет.
— Тогда помолчи. Не говори о том, чего не знаешь. Неужели тебе не понятно, какое это серьезное дело? — почти жалобно сказал он. — Неужели только я один и понимаю, насколько это серьезно?
Наверно, так оно и есть, подумал Роберт Джордан. Так оно и есть, Пабло, друг. Ты да я. Мы понимаем это, и женщина прочла это по моей руке, но пока что она не понимает. Она еще не понимает этого.
— Вожак я ваш или нет? — спросил Пабло. — Я знаю, о чем говорю. А вы никто не знаете. Старик несет вздор. Этот старик только и годится быть на посылках и ходить проводником с иностранцами. Иностранец пришел сюда и хочет сделать то, что пойдет на пользу иностранцам. А расплачиваться придется нам. Я за то, что пойдет на пользу нам всем, я за нашу безопасность.
— Безопасность! — сказала жена Пабло. — Где она есть, твоя безопасность? Сейчас столько народу ее здесь ищет, что это уж само по себе опасно. Тот, кто ищет безопасность, теряет все.
Теперь она стояла у стола с большой ложкой в руках.
— Нет, безопасность можно найти, — сказал Пабло. — Безопасность — это если знаешь, как увернуться от опасности. Матадор тоже знает, что делает, когда не хочет рисковать зря и увертывается от опасности.
— Пока не напорется на рог, — с горечью сказала женщина. — Сколько раз я слышала от матадоров такие слова, перед тем как им напороться на рог. Сколько раз Финито говорил, что тут все дело в уменье и что бык никогда не пропорет рогом человека, если человек сам не полезет к нему на рога. Они всегда хвалятся, а конец один. И потом мы ходим навещать их в больницу. — Она заговорила другим голосом, изображая сцену у постели больного, она загудела: — «Здравствуй, герой! Здравствуй!» — Потом, передразнивая слабый голос раненого матадора: — «Buenos, comadre [9] . Как живешь, Пилар?» — И опять своим обычным раскатистым голосом: — «Как же это так вышло, Финито, chico? [10] Как же это с тобой случилась такая напасть?» — Потом тихо и тоненько: — «Пустяки, женщина. Пустяки, Пилар. Это вышло случайно. Я убил его очень хорошо, ты же знаешь. Лучше меня никто бы не убил. Я убил его по всем правилам, и он уже зашатался, издыхая, и готов был рухнуть под собственной тяжестью, и тогда я пошел к барьеру и шел красиво, гордо, и вдруг он всадил в меня рог сзади, между ягодицами, и рог прошел до самой печени». — Она рассмеялась и продолжала уже не писклявым голосом матадора, а своим, раскатистым: — Ты мне поговори о безопасности! Я-то знаю, что такое страх и что такое безопасность, — недаром я прожила девять лет с тремя самыми незадачливыми матадорами на свете. О чем угодно говори, только не о безопасности. Эх ты! Ведь я на тебя надеялась, и вот как обернулись мои надежды! Один год войны, а что с тобой стало! Лентяй, пьяница, трус.
9
здравствуй, кума (исп.)
10
мальчик (исп.)