По кромке двух океанов
Шрифт:
Наконец наш Ил-14 выходит на финишную прямую, легко, полого скользит вниз и, чуть стукнувшись колесами о бетон полосы, слегка подпрыгивает и, шумя встречным ветром, гасит скорость. Первыми спускаются по трапу пилоты, за ними пассажиры.
Но боже мой, в какой кромешный ад попадаю я, едва ступив на хатангскую землю! Туча вьющихся комаров, пищащих на таких высоких нотах, что этот писк не могут заглушить работающие турбины и винты самолетов, мгновенно окутывает голову звонким полупрозрачным шаром. На Диксоне комаров почти никогда не бывает — слишком холодно; Норильск — город, и комары, как правило, там не живут. В Хатанге же…
Я
Дежурный по аэровокзалу, кому я показываю пачку своих служебных билетов, проникается ко мне административным уважением и объясняет, что сегодня самолета на Тикси не будет — задержали в Амдерме из-за непогоды. Но я и не собираюсь лететь сегодня дальше, мне хочется побродить по поселку, в котором не был пять лет, встретиться со знакомыми людьми, если они остались, слетать в тундру к геологам или рыбакам.
— Ну вот и хорошо, — говорит дежурный добродушно. — Погостите у нас с недельку… Бы наш хлеб ели?
Хатангский хлеб славится на всю Арктику. Здешние патриоты, естественно, утверждают, что их хлеб лучше, чем диксонский. Он, и верно, очень пышный, вкусный, ароматный. Этим хлебом запасаются местные жители, отправляясь в отпуск: берут еще теплые трехгорбые румяные хлебы и везут за тридевять земель, чтобы удивить друзей или родных. Его берут в буфете транзитные пассажиры — надо ж попробовать!
Хатанга порядком изменилась за эти годы, и я с удовольствием замечаю и новые четырехэтажные дома, и грузоподъемные краны в морском порту, и новенькие легковые машины, которые ходят, правда, только по поселку. Он начинается с крутого, изрезанного оврагами высокого берега реки. Издалека виден обелиск над братской могилой. Там похоронены борцы за Советскую власть, павшие от рук классовых врагов. Председатель Хатангского райисполкома, секретарь кочевого Совета, учитель, заведующий красным чумом, заведующий факторией, начальник экспедиции, райкомсорг…
В оврагах кое-где чернеют пласты каменного угля, и местные жители, говорят, при случае берут в руки ломики и становятся шахтерами. Все улицы, склоны оврагов густо, сплошь покрыты цветущими ромашками, буквально во всех окнах видны разные домашние цветы, их так много, что они, наверное, почти не пропускают в комнаты света.
Сегодня суббота, к тому же тепло, светит незаходящее солнце, и улицы Хатанги заполнены гуляющим народом. Афиша возле клуба приглашает посмотреть новую картину, еще одна — на стадион, где состоится футбольный матч двух местных команд. В Хатанге в футбол начинают играть, как только появляется после полярной ночи солнце и температура поднимается до двадцати пяти градусов мороза. Это уже тепло. На снегу расчищают бульдозерами площадку и играют. Зрители наблюдают за игрой в малицах и унтах, а разгоряченные игроки бегают по полю в спортивных костюмах и лыжных шапочках.
Прощально трижды гудит океанское судно в порту; подняв лоцманский флаг, оно уходит извилистым и изменчивым фарватером сначала в Хатангскую губу, где, кстати, расположен самый северный в Советском Союзе колхоз, а оттуда в море Лаптевых. Только что шлепнулся поплавками в воду гидроплан, кивает длинной шеей плавучий кран, разгружая стоящий на рейде грузовой пароход. Окна большой, красивой школы горят пламенем на низком солнце.
И даже не верится, что перед революцией «зимовье в сельце Хатангское» состояло из четырех домов и одной церкви и обитало в нем «до двенадцати жителей, считая и церковный причт».
Ни на футбол, ни в кино я не иду, а крутой скользкой тропинкой скатываюсь на песчаный берег Хатанги. Среди накопившегося за зиму мусора лежат толстые плиты чистейшего голубоватого льда. Солнце не только светит, но и греет, и под его теплыми лучами со льдом происходит удивительное превращение: он на глазах распадается на сотни тонких и длинных игл, которые с тихим шорохом падают на землю и тут же тают.
В порту, на складах, — целая симфония запахов. Пахнут грузы. Яблоки, которые лежат в ящиках на барже, — их привезли самолетом и теперь отправляют дальше, на одну из факторий. Пахнут песцовые шкурки, пахнут сложенные штабелями доски. Гуляет по ветру рыбный солоноватый запах. Из того, что лежит на виду, не пахнет, пожалуй, один каменный уголь: его добыли неподалеку от Хатанги в поселке Котуй и скоро развезут по метеостанциям и полярным зимовкам.
Утром я отправляюсь в райисполком на разведку — какие и где в районе работают экспедиции, авось прилетел кто-либо знакомый из ВНИГРИ или мерзлотоведы из МГУ — с ними меня тоже не раз сводила судьба на Тазовском полуострове, на Ямале.
— Однако нет ваших знакомых на этот раз. В минувшем году были геологи из Ленинграда, а в этом не приехали, — председатель райисполкома Константин Лукьянович Поротов добродушно улыбается узкими прищуренными глазами на смуглом худощавом лице. — Партия Норильской геологоразведочной экспедиции есть. Ботаники есть… Две женщины собирают долганский фольклор… Как вы думаете, два человека — это экспедиция или нет? — и он сам улыбается своему шутливому вопросу.
Да, немало экспедиций бродят сейчас по Таймыру. Александр Федорович Миддендорф, первым проникший в 1843 году в глубь Таймыра, явно ошибся, когда писал, что «пройдет столетие прежде, нежели другой странствователь решится нарушить тишину этих пустынь». Через столетие, то есть в 1943 году, советские «странствователи» уже детально изучили природу полуострова.
Константин Лукьянович сам из долган. Народ этот маленький, к тому же относительно молодой, и образовался он от слияния кочевавших в XVIII веке по Таймыру нескольких тунгусских родов с якутскими, которые пришли туда же с берегов Вилюя и Лены. Тут оба этих родовых ручейка встретились с пришлыми русскими, с которыми тоже породнились, слились. Так появилась на свет божий новая народность.
Об этом мне рассказывает председатель райисполкома. Потом он переводит разговор на себя, на свое нелегкое, безотцовское детство кочевника — охотника и рыбака, которого вывела в люди Советская власть. Школа-интернат в Дудинке, Институт народов Севера в Ленинграде («Не смог, однако, окончить из-за болезни»), фронт… На войну он просился несколько раз, пока наконец не уломал военкома и не попал в артиллерийское училище, а оттуда на передовую, в армию прорыва, действовавшую между Витебском и Оршей. С тех пор и до конца войны почти не выходил из боев.