По машинам! Танкист из будущего
Шрифт:
Шквал огня продолжался минут пятнадцать. От леса остались одни стволы – без веток и листьев. Позиции наши были буквально перепаханы.
Крепко нам досталось, но хуже всего пришлось пехоте – она стояла перед нами, и на пехотных позициях буквально бушевал огненный шквал.
Один из наших танков прямым попаданием был выведен из строя.
Наш экипаж пережидал артиллерийский налет в воронке, оставшейся от утренней бомбежки.
В лесу стоял густой запах тротила, в воздухе висела пыль. Грохот был такой, что заложило уши. Может, потому
Петр толкнул меня в бок и показал на флажки комбрига.
– К машине! – хрипло скомандовал я.
Бегом мы добрались до своего танка, забрались и закрыли люки. От попадания гаубицы танк не убережет – ее снаряды летят по навесной траектории. Но от осколков броня защищает.
Выдвинувшись на опушку леса, мы остановились. Комбриг больше не хотел рисковать танками.
Немцы снова пошли в атаку. Впереди шли три танка, за ними – три густые цепи пехоты. За пехотинцами артиллеристы вручную перекатывали по полю несколько пушек. Вот с них я и начну, пока они не успели развернуться и занять боевые позиции. Для наших танков они сейчас наиболее опасны.
Мы зарядили фугасный снаряд, я навел прицел на пушку и выстрелил. В прицел заметил, как ее перевернуло взрывом.
– Бронебойный!
Алексей загнал снаряд в ствол орудия, закрыл замок. Теперь надо попытаться уничтожить ближайший ко мне танк.
Я поймал его в сетку прицела и выстрелил. Танк встал, но дыма и огня я не увидел.
– Еще бронебойный!
Я выстрелил по Т-III еще раз, и только тогда он вспыхнул.
Я приник к перископу. Плохи наши дела. Два немецких танка горят, но и наших осталось только два – мой и комбрига. На позициях пехотинцев немногие оставшиеся в живых постреливают из винтовок. Лишь с небольшого холмика, из-за бруствера, пулемет «Максим» ведет ожесточенный огонь. Очереди его почти не умолкают, и гитлеровские цепи не выдержали его огня – залегли.
– Алексей, к пулемету!
Леша протиснулся вниз, к лобовому пулемету в шаровой установке, и открыл огонь. Я поддержал его из башенного пулемета, спаренного с пушкой. Не умолкал пулемет и в танке комбрига.
Дрогнули немцы – вначале залегли, а потом стали отползать назад.
Вдруг по танку сильно ударило – аж корпус загудел. Черт, где-то пушка немецкая!
Я поворачивал башню, выискивая через прицел орудие.
Вот она! Градусов тридцать левее нас. Было видно, как суетятся около пушки немецкие артиллеристы. И Алексея в башне нет.
Спрыгнув с командирского сиденья, я достал со стеллажа фугасный снаряд, загнал его в ствол и закрыл замок. Я просто кожей чувствовал, как немецкий наводчик доводит прицел – с секунды на секунду он выстрелит. Я лихорадочно вращал маховичок, подводя перекрестье прицела под цель и тут же нажал на спуск. Выстрел! Башню заволокло пороховым дымом, о пол звонко ударила гильза. Успел, я успел буквально за мгновение до их выстрела!
Пушку перевернуло взрывом, были видны лежащие вокруг нее убитые артиллеристы.
Немцы отошли с поля боя, атака захлебнулась.
Петр дал задний ход, уводя танк от опушки. Мы вылезли наружу. Какой радостью было вдохнуть свежего воздуха!
Из открытых люков шел едкий пороховой дым, дышать в танке было просто невозможно. В горле першило, у всех были красные глаза и закопченные лица.
Когда мы немного отошли, отдышались, начали осматривать танк. На лобовом листе – правее и выше люка механика – виднелась изрядная вмятина. Не смогла крупповская сталь одолеть нашу, харьковскую броню. Артиллерист наверняка в люк метил – это уязвимое место у Т-34 спереди.
Прихрамывая, подошел комбриг:
– Целы?
– Целы, вмятины только на броне, но не одной пробоины.
– А экипажи Волкова да Самохвалова сгорели. Никто выскочить не успел. Так что осталось у нас только два танка. Сейчас распоряжусь, чтобы снаряды и патроны подвезли. Вот с соляркой плохо, бензовоз во время бомбежки сгорел.
– У нас еще с полбака осталось – продержимся, если далеко ехать не придется.
До вечера никаких попыток наступать немцы больше не делали.
Когда стемнело, подвезли кухню. Мы поужинали гречкой с тушенкой. Старшина выдал каждому по поллитровке, вздохнул:
– Получал по списочному составу, а танкистов осталось – перечесть на пальцах рук можно.
Мы устроились около танка, распили бутылку за наших погибших ребят. Я их не знал лично, но Петр и Алексей служили с ними и горевали о потере.
Выпили еще. Меня слегка повело, и я затянул фронтовую песню, слышанную в фильме «На войне как на войне» и потом иногда исполнявшуюся нами в училище:
Моторы пламенем пылают,
И башню лижут языки…
Когда я дошел до слов
В углу заплачет мать-старушка,
Слезу рукой смахнет отец,
И дорогая не узнает,
Какой танкиста был конец…
Алексей всхлипнул:
– Задушевная песня, не слышал раньше такой.
Подошел и комбриг:
– Чего поем?
За всех ответил Петр:
– Да вот друзей погибших помянули, по сто грамм фронтовых приняли.
Комбриг выразительно посмотрел на две пустые бутылки.
– Хватит пить. Песню я услышал о танкистах – новое что-то. Кто пел?
– Командир наш.
– Спой еще раз, Колесников. За душу взяла твоя песня.
И я исполнил песню, что называется, на «бис».
– Замечательная песня. Слова мне потом запишешь.
Комбриг поднялся и ушел.
Привезли снаряды и патроны. Мы набрали даже сверх боекомплекта, приторочив два ящика бронебойных снарядов на корме. Даже если в них пуля попадет или осколок, они не взорвутся. Чему там рваться? Снаряд – болванка из стали.
На небе высыпали крупные яркие звезды. Где-то высоко-высоко послышался гул множества невидимых самолетов.