По метеоусловиям Таймыра

Кустов Виктор Николаевич

– Я по тебе соскучился, – прошептал он.

Не стесняясь подходивших мужиков, она обняла его за шею, поцеловала, и, взявшись за руки, они побежали вперёд.

– Я тебя каждый день ждала, – прошептала она…

– Нас-то уже отвстречались, – сказал Лёша, глядя им вслед.

Пройдя площадку перед переездом, стали расходиться.

Махнул рукой Женька, подался к себе в общежитие.

Потом свернул Цыганок. Стукнул в маленькое окно покосившегося белёного домика, куда четыре года назад попросился

на ночлег, да так и остался. В окне показалось женское лицо и исчезло, звякнул крючок, и Цыганок вошёл в настоявшееся тепло.

– Не ждали, – широко улыбаясь, сказал он, сбрасывая рюкзак и стягивая грязные сапоги.

– Ждала, Ванечка. Умывайся, я тебе сейчас щей налью…

Правдоискателя его дом встретил тёмными окнами. Прежде чем подняться на крыльцо, он обошёл его, поправил выпавшую из отверстия в завалинке тряпку, потом стукнул петлёй по скобе. В доме было тихо, и он стукнул посильнее. Послышались шаги, завизжала дверь в сени, потом звонкий голос жены спросил:

– Кто там?

– Это я,– буркнул Леша.

– Алексей?

– Я.

Что-то загремело в сенях, жена зачертыхалась:

– Подожди, сейчас.

Он сел на крыльцо. В доме скрипели двери, визжали половицы, а он сидел на крыльце, смотрел на звёзды и ничего этого не слышал. Он думал, что, может быть, где-то там далеко, всё же встречаются души тех людей, которые умирают, и, может быть, сейчас туда добирается душа Ляхова. Он представил, какой долгий и трудный путь это, и пожалел идущих по нему.

…В это время подходил к своему дому Коробов. Около ярко горящего окнами дома Ляхова он замедлил шаги. Там слышались голоса и надрывный женский плач, и он, опустив голову, прошёл мимо.

Возле своего дома опустился на скамейку, достал папиросу.

Где-то играл баян. Тоскливая тягучая мелодия плыла по сонной улице, и Коробов подумал, что вот отчего-то и баянисту не спится, тоскует его душа, ищет выхода, рассказывает об одиночестве. Ему захотелось узнать, кто это играет, увидеть этого баяниста, поговорить с ним, может быть, рассказать многое из того, о чём он никогда никому не говорил и, наверное, не скажет… Но тут вспыхнул свет на веранде, вышла жена.

– Я думала, сегодня не приедешь,– сказала она.

– Как пацаны?

– Спят, что им сделается. Выбегались за день.

Ждали – нет, хотел спросить Коробов, но только вздохнул и пошёл следом за женой…

В степи

– Равняйсь! Смирно!

Комбат, впечатывая шаги в бетонные плиты плаца, пошёл вдоль строя.

– Та-а-ак… – он остановился. – Это что за партизаны?..

По шеренге прокатился смешок, но тут же стих.

– Что за сброд! – повысил голос комбат. – Ну-ка, подтянуть ремни!

Застегнуться…

Он уставился на парня обмундирование

на котором готово было вот-вот лопнуть на крепких мышцах.

– А это что за гондон?..

В строю хохотнули.

– Отставить!.. Этого переодеть, – обернулся комбат к старшине.
–

Найти всё по росту…

Через пару шагов вновь остановился.

– А это что за чучело?..

– Папаша,-подсказал кто-то.

– Папаша?.. На гражданке папаша – здесь рядовой.

– Ага, – буркнул седой мужчина с нависающим над ремнём животом.

– Не ага, а как?

– Так точно!

– Ещё не забыл… – Комбат оглядел шеренгу. – Что приуныли? На сорок дней от баб оторвали, не выдержите?

– Не-е… – прокатилось по шеренге.

– Кто это не выдержит, два шага вперёд… Кастрируем, так и домой не пожелает вернуться.

Комбат выждал, пока хохот стих.

– Полтора месяца отдохнёте от баб, от водки, здоровее будете.

– Сено косить надо, – вполголоса произнёс папаша.

– Сено? – крутанулся комбат. – А Родину защищать не надо?

– Так не от кого же пока.

– Вот именно, пока… – Комбат вскинул голову. – Отставить разговоры! Жаловаться можете взводным, они пусть мне попробуют. А кто особо жалоблив, того могу на пару месяцев задержать. Всё. Направо!

Шагом, арш!.. По машинам!

Цокая по плацу неразношенными сапогами, колонна затрусила к машинам.

Третий взвод разместился на пятой машине. Взводному уступили краешек скамейки у борта.

– Поехали! – зычно крикнули на первой машине, и кузов дёрнулся.

– Дрова что ли везёт…Водила, его душу…мать…

– Эй, полегче, постучи там ему по кумполу…

Машина, ещё раз дернувшись, остановилась.

– Ну, чего стучите? – недовольно выглянул из кабины безусый солдат-срочник.

– Полегче, сынок, полегче, – сказал ему седой мужчина. – Людей всё же везёшь.

Солдат поморщился. Ничего не ответив, захлопнул дверцу, но поехал медленнее, притормаживая на выбоинах.

Выехали за посёлок.

Проскочили километров двадцать по асфальтированной дороге, потом голова колонны круто свернула в сторону, спряталась в густом облаке пыли.

Теперь трясло нещадно. Взводный – молодой лейтенантик, получивший звание после военной кафедры в институте и не служивший в армии, сидел рядом с седым мужчиной, и когда на ухабах их бросало друг на друга, извинялся. Новоиспечённые солдаты матерились и торопливо курили, вдыхая вместе с дымом колючую пыль. У взводного першило в горле, но он стеснялся кашлять и жалел, что не курит и не умеет забористо выражать свои эмоции.

Наконец машина остановилась.

Солдаты, не ожидая команды, попрыгали вниз, отошли подальше в степь и завалились на хрустящую от пыли и жары траву.