По нехоженной земле
Шрифт:
налаживаться. Правда, иногда Мишка начинал капризничать и пытался казаться
совершенно глухим. Тогда приходил на помощь кнут и моментально возвращал Мишке
и слух и понятливость. Работал Мишка с прохладцей, из лямки не лез, постромку
натягивал бережно, точно боялся порвать ее. Но пока мне от него нужно было другое —
понимание команды, что он скоро усвоил. Так Мишка и Полюс стали моими
передовиками. После нескольких дней тренировки кнут опускался уже
лодырей, моя ругань и визг собак раздавались реже. Я был уже уверен, что могу ехать в
любом направлении и вести за собой упряжки товарищей.
Но иногда за кнут приходилось браться и во внеучебное время. Это — когда надо
было прервать любимый собачий спорт — драку. Дерутся они отчаянно, с азартом.
Причин для драки бесконечное количество: и неподеленный кусок, и ревность к
хозяину, и неосторожное движение соседа, и занятое место, и спутавшаяся цепь, и
просто избыток сил и энергии. Мы бы не возражали против этого развлечения наших
помощников, если бы у них не было привычки, унаследованной, повидимому, от своих
предков волков — нападать всей стаей на [78] одного. Как правило, бой начинают двое.
Но стоит одному из них оказаться сбитым на землю, как на него обрушивается вся стая.
Тогда только энергичная работа кнута может спасти несчастного от гибели. После такой
свалки всегда несколько собак оказывались с окровавленными ушами, а другие по
нескольку дней прыгали на трех лапах.
Встречаются среди собак настоящие задиры, хулиганы и провокаторы. Вот серый
пес, с горящими умными глазами, с плотной волчьей шерстью, отличающийся от волка
только покорностью человеку да задорно загнутым вверх хвостом. Зовут его Бандит.
Имя оскорбительное даже для собаки. Но оно пристало к псу не случайно. Эта собака
доставляла нам немало хлопот. Она не терпела спокойствия в собачьем обществе и
была по-настоящему довольна, если ей удавалось затеять свару.
Делалось это так: уставшие за рабочий день собаки распрягались и до кормежки
получали час-полтора полной свободы. В эту пору отдыха они не хотели принять свою
обычную позу для сна — не свертывались клубком, собрав все четыре лапы вместе,
прижав к ним нос и прикрыв их хвостом. Как правило, в этот час все они ложились на
бок, вытягивали в стороны лапы, как бы старались расслабить мышцы своего тела для
полного отдыха. Бандит работал не хуже других, но уставал меньше. Он был силен и
отменно здоров. Через 20—30 минут после распряжки он уже забывал об усталости.
Вставал, потягивался и будто говорил: «ну, довольно валяться, пора приниматься за
дело». Критически осмотрев стаю, он намечал жертву. Подойдя и наклонив голову над
самым ухом спокойно лежащей собаки, он оскаливал ослепительно, белые клыки и
начинал потихоньку рычать. Постепенно рычание переходило на все более и более
высокие ноты. Угроза и вызов так и клокотали в нем. Если собака попадалась
спокойная или очень уставшая — она не отвечала хулигану, и он, постояв над ней,
разочарованно отходил. Через несколько минут Бандит выбирал новую жертву и
начинал все снова. Ему нужен был только предлог для драки. Стоило какой-нибудь
собаке огрызнуться, как он молниеносно пускал в ход клыки.
Драка начата. Вся стая, как бы она ни устала, поднималась, и через минуту
начиналась общая потасовка. А Бандит?
О, это был врожденный хулиган, провокатор! Заварив склоку, он каким-то
таинственным образом ухитрялся выскочить из свалки, отбегал в сторону, садился и с
восхищением наблюдал. Он сидел и как бы улыбался. Иногда нам казалось, что пес
смеется не только над собаками, но и над нами. Кнут нередко гулял по бокам Бандита,
но отвадить его от драк не мог. [79]
В упряжке он работал прекрасно. Бандит отнюдь не был злым по характеру.
Требовал ласки, как и все; при хорошем настроении заигрывал с соседями. Мы
любовались его работой и с огорчением думали о его позорном имени. Были случаи,
когда, восхитившись старательностью пса, мы даже решали дать ему другую кличку. Но
стоило только снять с него лямку и оставить на свободе, как он тут же полностью
оправдывал свое прозвище.
Он попал в упряжку Журавлева, но нрава своего не изменил, хотя, как уже
говорилось, правилом охотника было: «собака должна содержаться в страхе божием».
С первого же дня Журавлев начал приучать собак к новоземельской веерной
упряжке, которую они совсем не знали, и, пока поняли, что от них требуется, доставили
немало хлопот хозяину, да и себе причинили достаточное количество неприятностей.
Мы долго обсуждали и много спорили о том, какую упряжку предпочесть. Я три
года пользовался восточносибирской цуговой упряжкой, умел хорошо ею управлять,
привык к ней и ни о чем другом не мечтал. Новоземельской веерной упряжки я совсем
не знал. Журавлев много лет применял на Новой Земле веерную упряжку и впервые
увидел восточносибирскую. Быстро подметив отрицательные стороны последней и
забывая о недостатках веерной, он с сектантским упорством защищал свою упряжку. А