По осколкам твоего сердца
Шрифт:
– Что, малыш? – нежно спросил он. Он редко бывал таким, и я особенно ценила эти мгновения.
– А что тебе во мне нравится больше всего?
– Все, - спокойно ответил Дима, и его слова одарили сердце радостью.
– А тогда что не нравится? – не отставала я.
– Сказал же – мне нравится в тебе все. Ты же моя девочка. – С этими словами он повернулся и поцеловал в щеку, на несколько секунд задержав горячие губы на коже. Приятный легкий поцелуй заставил меня улыбнуться. И я потерлась головой
– Твоя, - эхом повторила я и снова позвала его по имени: - Дим?
– Что?
– А ты… Ты меня любишь? – осмелилась спросить я.
Мы никогда напрямую не говорили о любви. И мне важно было знать – любит или нет?
Ведь я очень люблю.
Он повернулся ко мне, и его губы тронула грустная улыбка.
– Люблю, синеглазка. И всегда любил.
Я потянулась к нему за новым поцелуем – уже в губы. Но Дима вдруг стал растворяться в воздухе.
– Дима! – испуганно закричала я, пытаясь удержать его. – Дима! Не уходи!
Не получилось. Он стал солнечным светом на моих глазах.
Я осталась одна. Снова. Небо потемнело, и зарядил дождь.
– Дима, - прошептала я в отчаянии и… распахнула глаза.
Передо мной темнел потолок комнаты. Лицо было мокрым не от дождя, а от слез. Я плакала во сне.
Встав, я подошла к окну, за которым царила ночь, и нашла взглядом окна его квартиры, в которой было темно. Свет в них больше не загорится. И в его глазах – тоже.
Именно в этот момент до меня, наконец, дошло окончательно, что его больше нет. Я осознала это всем сердцем, всем телом, всей душой.
Мой Дима ушел. Ушел навсегда. Его забрало небо – как и моего папу.
Я снова осталась одна.
Одна. Как всегда. Навечно.
Беззвучно заплакав, я опустилась на холодный пол и сжала надетый на руку браслет. Тот браслет, который хотела подарить Диме на день рождения. Но который так и не получил его. Не успел.
Дима умер за день до своего совершеннолетия. Навеки остался семнадцатилетним. А мое сердце навеки осталось разбитым.
Меня трясло от слез, я давилась ими, закрывала рот обеими ладонями, чтобы не закричать от отчаяния. Царапала бедра и ноги, оставляя следы, надеясь, что боль физическая заглушит боль душевную. Получалось плохо.
Не знаю, сколько я просидела на полу, беззвучно рыдая и заламывая руки. Впервые в жизни я поняла, что рвать на себе волосы – это не просто слова. Это один из символов отчаяния, когда ты перестаешь контролировать себя, свои эмоции, свое тело.
Ломаешься на глазах.
Каждый твой нерв оголен от ужаса, каждая жила натянута так, что готова вот-вот порваться. Безумная холодная пустота начинает пожирать тебя изнутри. И ее становится так много, что ты теряешь не только родного человека. Ты теряешь себя.
Дверь открылась, и в темной комнате появился луч света – ко мне вошла мама. Она села рядом со мной на пол и крепко обняла, прижимаясь щекой к моему виску.
– Моя доченька, - тихо говорила она, укачивая меня. – Моя маленькая. Я знаю, как тебе тяжело. Знаю, знаю… Я бы так хотела, чтобы эта боль ушла. Но она не уйдет так просто. Я все знаю… Плачь, если хочешь, Полинка, не держи в себе, плачь…
И я плакала, цепляясь за маму. Теперь уже громко, навзрыд. А она все так же обнимала меня, гладила по волосам и укачивала. И от нее, как в детстве, пахло чем-то неуловимо знакомым и теплым.
Спустя несколько часов у меня не осталось сил плакать. Слезы будто закончились вместе с ними. А вот отчаяние и боль – они оставались. Не собирались никуда уходить. Должно быть, теперь они со мной навечно.
– Мама, ему ведь было не больно? – хриплым от слез голосом прошептала я, испуганно глядя на нее. Утренние сумерки накрыли улицы, и где-то там. Далеко, занимался рассвет.
– Нет, доченька, не больно, - помотала она головой. – Он ничего не понял. Будто уснул.
– Ему ведь там не холодно, мама?
– Нет, ему не холодно. Ему всегда будет тепло, - ответила она сквозь слезы, которые стекали по ее лицу. – Им всем там тепло.
Ее голос дрогнул.
Им… Я вдруг подумала, что маме тяжелее пришлось, чем мне. Ее родители, ее муж – все ушли. Только я у нее и осталась. И от этого стало так невыносимо горько, что я стала утирать ее слезы.
– Да, им всем тепло, - повторила я, стараясь утешить ее. – Я верю, что смерть – это еще не конец. И что мы встретимся. Просто чуть позднее. Мы все встретимся.
Сначала я увижу папу, крепко обниму его за шею, как в детстве. А потом обниму Диму – прижимаясь щекой к груди, как привыкла.
Мы встретимся, я обещаю. Просто немного позднее.
Мама подняла меня с пола, и уложила меня на кровать. Принесла воды, заставила меня выпить. Потом села рядом – как в детстве. Она всегда так садилась рядом со мной, когда я не могла уснуть, и читала сказки.
– Мне очень жаль, что так вышло, - прошептала мама, взяв меня за руку. Мои пальцы все еще дрожали, и она попыталась унять эту дрожь. – Такой молодой мальчик… Живи еще и живи.
– Жизнь несправедлива, - тихо сказала я. – Хорошие люди уходят первыми. Как папа. Или как Дима. Почему так? Почему, мама?
Я хотела, чтобы она, как в детстве, ответила на все мои вопросы, но она не смогла.
– Не знаю, доченька, не знаю…
– Дима… он не обижал меня. Он защищал от Андрея. Веришь? – спросила я. Его имя было сложно произносить. Я начинала задыхаться.
– Верю, - чуть помолчав, сказала мама. – Давай обсудим это потом, хорошо? Спи, Полинкин, тебе нужно поспать.