По правилам

Лернер Эдвард М.

Келли О'Брайен на мой день рождения пригласил общий знакомый. Обычно мы обменивались хмыканьем при случайной встрече - как правило, по дороге к мусорным бакам в подвале нашего общежития. С попойки все неуловимо изменилось, но я не мог понять, в чем дело. Я бы предположил, что она просто потешается надо мной. Не мне ее винить, в тот вечер я до чертиков напился. Келли тоже была аспиранткой, но по компьютерным технологиям; вот вам еще одна причина, почему разговор у нас не клеился.

После того, как я несколько вечеров кряду собирал материал для статьи, ее веселье стало еще более явным.

–  Как поживают МВГи?
– спросила она однажды, когда мы столкнулись на стоянке.

Одета

она была, как всегда, в линялые джинсы, фланелевую рубаху не по росту и выглядела до чертиков уверенной в себе.

Вздохнув, я уже собрался вкратце изложить, как далеко продвинулся, когда она прервала меня на полуфразе:

–  Меня совесть заела.

–  Ты о чем?

–  Тебя разыграли, Брайан, а я им помогла.
– Заявку на статью не ты придумал. Твои приятели, - она назвала пару-тройку имен, - тебя подначили. А я поставила программку, перехватывающую исходящую почту.

–  Но ответ-то пришел из журнала.

На лице у нее боролись самодовольная радость и сочувствие. Победило первое.

–  Его послали твои друзья. Я подделала обратный адрес.

Описание того, как она взломала и перенастроила систему электронной почты, я пропустил мимо ушей, ведь голова у меня шла кругом. Похоже, последнее время не одна Келли веселилась от души.

–  И когда мне собираются открыть глаза?

–  Не знаю, - пожала плечами она.
– Все думали, что, когда ты увидишь ответ, то сначала ударишься в панику, а потом сам догадаешься, что это не всерьез. А сейчас все потешаются, с каким упорством ты собираешь материал.

Это меня не удивило. В каком-то смысле я даже восхитился розыгрышем. Учитывая мои частые разглагольствования по поводу их якобы провинциализма, мои сопли (даже в трезвом состоянии) вокруг знаменательной даты в четверть века и изрядную дозу саке, их выходку можно было приравнять к иронии судьбы.

И пока мое подсознание обрабатывало эту информацию, сознание сосредоточилось на удивительном озарении: я не собираюсь бросать работу над новым проектом.

Гамбит в разговоре: «Ловко вы меня подкололи, ребята» - вызывал гомерический хохот у каждого из моих друзей. После третьего такого взрыва мне уже стало не по себе от собственной легковерности. А при перечитывании пьяной заявки и почти столь же дурацкого ответного послания стало только хуже. И как это я целую неделю верил в подобный бред?

Но стоило и похвалить себя: нелепый экстаз ученого, заставивший меня начать поиски еще с похмелья и вопреки всему приведший в чаты по НЛО, дал свои плоды, ведь в них действительно просматривались любопытные тенденции. Насколько я определил, сумбур и какофония в диалогах оказались более или менее осмысленными, стоило разнести их по категориям, исходя из точки зрения участников. На одном краю моего спектра скопились истинно верующие, кому не казались невероятными никакие утверждения о пришельцах или правительственном заговоре молчания. На противоположном собрались разоблачители, кого не убеждали решительно никакие свидетельства и груды «достоверных фактов, подтверждающих…». В середине оказались скептики, которые ничего не принимали на веру, но, сомневаясь в существовании НЛО или инопланетян, утверждали, что готовы выслушать любое мнение.

Исповедь Келли взломала метафорический лед, и из случайных знакомых мы понемногу становились настоящими друзьями, но наши все более долгие разговоры постоянно напоминали мне о моей собственной наивности. Когда она показала, как взломала мой почтовый ящик и поделилась еще парочкой своих хакерских подвигов, мне в голову пришла ужасная мысль. А откуда я знаю, что розыгрышу конец? Я понятия не имел, не были ли мои набеги в чаты и рысканье по интернету подстроены. Вдруг у моих друзей

столько свободного времени, что они по-прежнему дергают меня за электронные ниточки? Вдруг какой-нибудь мастак вроде Келли сумеет проследить мой лог до университетского аккаунта и… опять вмешаться?

Похоже, я становился безумен, подобно истинно верующим, которых изучал. Я зачастил в муниципальные библиотеки, в интернет выходил с их компьютеров, чтобы заглянуть в чаты, где так много времени проводил раньше. Слава богу, мои анонимные вылазки показали, что как будто ничего не изменилось.

В прошлый раз я просмотрел посты всего за несколько дней, но чем больше читал сейчас, тем лучше улавливал общие модели дискурса. Я покопался в архивах уфологических чатов, чтобы расширить подборку материалов. Общим тут было влияние скептиков. Эти люди спокойно, но убедительно развенчивали заявления о тесных контактах, о похищениях и даже, споря из-за параметров формулы Дрейка, вообще о правдоподобности инопланетных гостей. Под напором их бесстрастной логики сообщество любого быстро растущего чата вскоре достигало своего пика, за которым наступал спад. Поскольку все тут появлялись под никами, я не мог определить, то ли истинно верующих убеждали их аргументы, то ли они просто переходили туда, где встречали больше сочувствия.

И все-таки я пока еще не убедился, что моя новая подруга Келли не умудрилась как-нибудь устроить всем розыгрышам розыгрыш.

Когда моя мама была маленькой, Правило Первое в ее семье гласило: «Никаких песен за столом». Насколько я могу судить, Правила Второго не существовало. Ни мамин интерес к пению, ни ее талант мне не передались (увы, талант обычно связан с рецессивным геном), но ребенком я слышал много разной музыки. Вкусы у меня на пару веков современнее, чем у родителей, но я достаточно похож на маму, чтобы постоянно что-нибудь слушать. Впрочем, поводом к этому разговору послужили скорее ее музыкальные предпочтения, чем мои собственные.

–  Знаете, - начал я, - а ведь в некоторых музыкальных произведениях прослеживается явное сродство.

Серьезный лысеющий человек по ту сторону стола только кивнул.

–  Способности к музыке у меня не ахти, но я умею узнавать произведения одного и того же композитора. Слушаю я симфонию, сонату, оперу или реквием, - поспешу добавить, все это не мои, а мамины вкусы, - но я определенно могу сказать, что это Моцарт.

Мой собеседник вяло ковырял вилкой картошку фри. Этот англичанин, Найджел Уэллмен, преподавал в соседнем общеобразовательном колледже. Его специальностью был лексический анализ, отдаленно родственный анализу дискурса, что и подвигло его откликнуться на сообщение, принятое автоответчиком. Без предварительной проработки литературы я вообще ничего бы о нем не узнал. Мы встретились и договорились пообедать вместе.

–  Если бы вы сказали, что хотите поговорить о музыковедении, я направил бы вас к кому-нибудь еще на факультете.

Я приглашал его обсудить кое-какие вопросы той области, где наши исследования соприкасались, и не собирался отступать от своего плана.

–  Потерпите, Найджел.
– Я постучал по донышку бутылки с кетчупом.
– Музыка лишь аналогия. У меня есть гипотеза, и надеюсь, вы ее подкрепите - что подобное сходство можно проследить в текстах того или иного автора.

–  Разумеется, такое сходство существует. На нем в частности основаны утверждения, будто Шекспир не создавал пьес, которые обычно ему приписывают. Хотя главный кандидат на их авторство сэр Фрэнсис Бэкон, есть и другие, не менее весомые.
– Его голос потеплел, глаза загорелись.
– Например, Кристофер Марло или Эдвард де Вер, граф Оксфордский. Лексическая метрика крайне интересная область.