По праву рождения (Адвокат мог не знать)
Шрифт:
Сложив письмо, Колли представила себе, как Сюзанна зажигает свечи и поет «С днем рожденья!» в пустом доме призраку своей маленькой дочурки.
И еще она вспомнила слезы на лице своего отца.
«Любовь, – подумала она, убирая коробку, – часто несет с собой боль. Просто поразительно, почему люди до сих пор ищут любовь, стремятся к ней, грезят о ней!»
Наверное, потому, что одиночество еще хуже.
Колли больше не могла оставаться одна. Она сошла бы с ума, оставшись в одиночестве в этой комнате. Она уже взялась было за ручку двери, но остановила
Любой из вышеперечисленных вариантов устроил бы ее.
Но ей не хотелось бежать к нему со своими бедами. Она прижалась лбом к двери. Она не имела права бежать к нему. Вместо этого она открыла футляр с виолончелью, натерла смычок канифолью и устроилась на шатком стуле. Она подумала о Брамсе, даже прижала смычок к струнам, но в последний момент передумала и покосилась на стену, отделявшую ее от комнаты Джейка. Если ей нельзя бежать к нему, это еще не значит, что она не может заставить его прибежать к ней.
Конечно, это тоже малодушие, но что такое один акт малодушия в глобальном масштабе? Песчинка, капля, миг…
Эта мысль взбодрила Колли, и она даже улыбнулась лукавой улыбкой, ударив по струнам и выводя первые ноты.
Потребовалось не больше тридцати секунд. Он заколотил кулаками по смежной с ее комнатой стене. Усмехнувшись, она продолжала играть.
Он продолжал молотить по стене.
Через несколько секунд стук в стену стих, она услыхала, как хлопнула его дверь, а через секунду он забарабанил в ее дверь.
Колли не спеша отложила смычок, прислонила инструмент к стулу и пошла открывать.
Он был взбешен, и вид у него был чертовски сексуальный.
– Прекрати!
– Прошу прощения?
– Прекрати, – повторил он и слегка толкнул ее. – Я не шучу.
– Не понимаю, о чем ты говоришь. И не смей толкаться. – В ответ она тоже толкнула его.
– Ты прекрасно знаешь: я терпеть не могу, когда ты это играешь.
– Я имею право играть на виолончели, когда захочу. Сейчас всего десять – детское время. Я никому не мешаю.
– Мне плевать, который сейчас час, можешь играть хоть до рассвета, но только не это!
– С каких это пор ты стал музыкальным критиком?
Он вошел в комнату и захлопнул за собой дверь.
– Не придуривайся. Ты играешь тему из «Челюстей» [17] исключительно мне назло. Ты же знаешь, она действует мне на нервы.
– По-моему, ни одной акулы в этой части Мэриленда не замечено на протяжении последнего тысячелетия. Так что можешь спать спокойно, тебе нечего опасаться. – Колли взяла смычок и слегка похлопала им по ладони.
Его глаза горели зеленым огнем, красивое, резко очерченное лицо потемнело от злости.
«Теперь можно брать его голыми руками», – с удовлетворением подумала Колли.
– Что-нибудь еще?
Он отнял у нее смычок и отшвырнул его.
– Эй!
– Скажи спасибо, что я не намотал его тебе на шею.
Колли наклонилась к нему поближе и процедила прямо в лицо:
– А ты попробуй.
Он обхватил ее за подбородок.
– Я предпочитаю действовать руками.
– Ты меня не испугаешь. Я никогда тебя не боялась, не забыл еще?!
Джейк заставил ее приподняться на цыпочках. Он ощущал запах ее кожи, ее волос. Запах ароматической свечки, которую она зажгла на комоде. Желание поднималось в нем волной вместе с гневом.
– Я могу это исправить.
– Знаешь, что тебя так бесит, Грейстоун? Тебе никогда не удавалось заставить меня плясать под твою дудку. Тебя корчило оттого, что у меня есть своя голова на плечах. Ты и раньше не мог мне приказывать, а уж теперь-то и подавно. Так что иди-ка ты далеко и прямо.
– Как-то раз ты меня уже послала. Мне до сих пор противно об этом вспоминать. Меня никогда не смущало, что у тебя своя голова на плечах, но меня раздражало твое ослиное упрямство и какая-то оголтелая, непрошибаемая стервозность.
Он успел перехватить ее запястье за секунду до того, как кулак врезался ему в живот. Они схватились… и упали на кровать.
Она нетерпеливо потянула его рубашку, и тонкий хлопок треснул, порвался, как рвалось при каждом вздохе ее дыхание. Он перекатился через себя, сдирая с нее блузку. Пуговицы полетели во все стороны. Ее зубы уже впились ему в плечо, его пальцы вцепились ей в волосы.
«Слава богу, слава богу», – тупо вертелось у нее в голове, а он тем временем перевернул ее на спину, навалился на нее всем телом, смял ее губы, обжег горячим дыханием.
Жизнь пробудилась в ней и забила жарким гейзером. Только теперь она поняла, что раньше была холодной и мертвой. Она выгнулась, прижимаясь к нему. Ее тело жаждало большего. Она нетерпеливо хваталась за него руками, ей был знаком каждый изгиб его тела, каждый его мускул. Его тело она знала не хуже, чем свое собственное, знала, какое оно на вкус, знала, как колется легкая щетина на подбородке.
Только он один вызывал у нее эту сладкую тайную дрожь.
Он был груб. Она умела вызывать это в нем: как будто включался какой-то механизм, превращавший цивилизованного человека в первобытного зверя. Теперь в нем чувствовался отчаянный, нетерпеливый, болезненный голод. А может быть, жажда. Жажда стремительного, бесцеремонного, жестокого секса. Ему хотелось взять ее силой, ворваться и утопить себя в этой жаркой влаге. И чувствовать, как бьется и трепещет под ним ее тело.
Долгие месяцы разлуки, воздержания, накопившегося желания давили на него изнутри так, что все тело ныло. А лекарство было только одно – она. Так было всегда.
Он стиснул ее грудь рукой, потом схватил губами, а она вскинулась под ним, втиснула руку в распор между их телами и принялась дергать «молнию» на его джинсах. Они вместе катались по постели, сражаясь с джинсами. Инерция перенесла их через край кровати, и они с глухим стуком рухнули на пол. Он овладел ею в ту самую минуту, как ее тело содрогнулось от удара об пол.