По пути в Германию
Шрифт:
Правда, отец все еще считал, что в один прекрасный день я пойму смысл поговорки: «Сиди дома и честно зарабатывай себе на жизнь». Тем не менее он все же как-то понял, что я навсегда вышел за рамки его старого, феодального и патриархального мира представлений. Тем временем Гебхард настолько овладел своей профессией, что отец уже мог использовать его в качестве управляющего нашим поместьем Бургхоф (возле города Путлиц), которое он позже должен был получить в наследство. Да и младший брат Вальтер, который вскоре должен был окончить школу, принял решение заняться сельским хозяйством. И хотя отец не проявлял никакого восторга в связи с тем, что Путлиц из старого, верного кайзеру бранденбургского рода выражает
Со времени окончания инфляции и наступления некоторой общей стабилизации Берлин начал расцветать. Я с головой окунулся в столичную жизнь. Здесь быстро образовалось новое высшее общество, в большинстве своем состоявшее из нуворишей и в то же время включавшее в себя часть сохранивших свои богатства представителей старого господствующего класса. Это общество стремилось к тому, чтобы продемонстрировать свой капитал и свои роскошные наряды. Давалось огромное количество интересных, увлекательных представлений. Для меня не «составляло труда попасть в это общество.
К числу богачей, которым принадлежали блестящие дома, составлявшие тогда центр столичного общества, относились, в частности, семья Швабах (банкирский дом Блейхредер, на Тиргартенштрассе), Гутман (Дрезденский банк, на Ванзее), Фридлендер-Фульд (на Паризер-плац), Гольдшмидт-Ротшильд и некоторые другие.
Самыми интересными для меня людьми были, разумеется, иностранные дипломаты и корифеи министерства иностранных дел. Статс-секретарь фон Шуберт (один из совладельцев концерна Штумма и Ганиэля) жил на Маргаретенштрассе; почти напротив него находился дом богачки фрау фон Дирксен, матери дипломата, который позже был гитлеровским послом в Москве и Лондоне. Фрау фон Шуберт, урожденная графиня Харрах, была двоюродной сестрой жены Раумера. Фрау фон Мальтцан, жена посла в Вашингтоне, была дочерью крупного промышленника Грузона, которому принадлежали крупнейшие заводы «Крупп-Грузон» в Магдебурге. Больше других интересовала меня жена имперского министра иностранных дел Густава Штреземана. Она была родом из семьи верхнесилезских промышленников, которым перешел по наследству промышленный концерн Гише. Кете Штреземае охотно оказывала протекцию молодым людям, и я был среди тех, к кому она благоволила. [64] Из иностранных посольств меня прежде всего привлекало французское. В красивом дворце на Паризерплац хозяйничал тогда посол де Маржери. Его невестка Жени де Маржери была урожденная Фабр-Люс. Так как ее семья являлась главным акционером «Лионского кредита», она была наследницей богатейшего состояния Франции. Жени была не только самой очаровательной и элегантной, но и самой умной и образованной женщиной тогдашнего высшего света в Берлине.
В клубе гвардейской кавалерии пошли разговоры, что я стал частым гостем не только у французов, но и в других посольствах стран Антанты. Однажды после обеда я был в связи с этим вызван к управляющему делами клуба ротмистру фон Хейдену. При разговоре присутствовали другие члены клуба.
— Господин фон Путлиц, мы хотим серьезно указать вам на то, что, согласно нашему уставу, для членов клуба недопустимо поддерживать с представителями враждебных государств какие-либо связи, которые выходили бы за рамки чисто служебных отношений. Нам стало известно, что вы днюете и ночуете не только в итальянском, но даже прежде всего во французском посольстве.
Я ответил, что намерен в ближайшее время поступить в министерство иностранных дел и что в этом министерстве общение с иностранными дипломатами относится к числу обычных профессиональных обязанностей.
— Однако пока вы еще не в министерстве иностранных дел, и мы вынуждены просить вас немедленно порвать подобные связи, так как не хотим создать прецедент, на который, возможно, могли бы ссылаться другие. Вы понимаете, что мы должны хранить дисциплину и сплоченность нашего бывшего офицерского корпуса.
Вся эта история меня настолько возмутила, что я повел себя по отношению к г-ну фон Хейдену, видимо, более дерзко, чем это следовало, учитывая его возраст.
Фон Хейден вскипел:
— Я потребую суда чести, перед которым вам придется отвечать. [65]
— Очень хорошо, — возразил я. — В таком случае я немедленно заявляю о своем выходе из клуба гвардейской кавалерии
Сделав поклон, я удалился, не подав руки никому из присутствовавших. С тех пор я никогда не переступал порога этого клуба.
Это было последним толчком, который помог мне внутренне порвать с вчерашними людьми. Уже тогда для меня было ясно: пока эти тупые, самодовольные реакционеры и шовинисты будут иметь вес, в Германии никогда не удастся создать приличной, свободной жизни, она никогда не сумеет установить благоразумные, мирные отношения с другими государствами Европы.
На выборах президента, назначенных в связи со смертью Эберта, я сознательно голосовал против Гинденбурга. Я стал ярым приверженцем движения сторонников пан-Европы, которое как раз тогда получило широкое распространение, проглатывал брошюры графа Куденхове-Калерги и не пропускал ни одного собрания в Берлине, на котором он выступал.
Настоящим вождем, который мог привести нас в прекрасное, лучшее будущее, казался мне министр иностранных дел Густав Штреземан{6}. На людей, подобных Хейдену и его окружению, он действовал, как красный платок на быка, поскольку стремился к взаимопониманию с Францией и прокламировал в качестве своей окончательной цели мирное объединение старой Европы. Тогда я не понимал, что политика Штреземана была палкой о двух концах. Меня воодушевляла великая европейская идея. Перспектива работать непосредственно под руководством такого человека в интересах достижения подобной великой цели казалась мне чудесным исполнением мечты всей моей жизни, разрешением мучившего меня конфликта. Мне казалось, что дипломатическая служба не будет оставлять у меня неприятного привкуса. С этого времени я буду чист перед собственной совестью и перед немецким народом, перестану быть паразитом и сделаюсь честным и полезным членом общества. Штреземану мерещилась серебряная полоска на горизонте, мне же казалось, что все небо объято ярким светлым пламенем. [66]
В мае 1925 года я выдержал экзамен по языку в министерстве иностранных дел и с 1 июля был назначен на должность атташе. Я радовался от всего сердца. Никто из моих сверстников не был так полон самых радужных надежд. С этим настроением в солнечное утро первого июльского дня 1925 года я переступил порог дома на Вильгельмштрассе, 73/75, чтобы доложить о своем прибытии на службу. [69]
Часть вторая. На дипломатической службе Веймарской республики
Тяжелая, обитая железом дверь главного входа министерства иностранных дел на Вильгельмштрассе, 75, открывалась полностью лишь в торжественно официальных случаях. Обычный посетитель должен был звонить. Раздавался жужжащий звук зуммера, и после некоторой паузы в подъезде открывался небольшой проход, рассчитанный на одного человека. Через несколько шагов посетитель оказывался между двумя большими гранитными сфинксами. Их внушительный вид придавал входу несколько мистический облик.