По пути в Германию
Шрифт:
Я, выросший в подобной атмосфере, не мог не почуять здесь потсдамского духа. За прошедшее десятилетие я почти забыл о нем и внушил себе, что он и в самом деле испарился из немецкой жизни. Но теперь не было никаких сомнений: потсдамский дух снова господствовал в политическом климате Германии. «Кабинет баронов» с его койделями, гайлями и шверин-крозигами состоял исключительно из закоренелых прусских юнкеров, которые как будто только что сошли с карикатуры, помещенной во «Флигенде блетер».
Для завершения картины, правда, еще не хватало его величества всемилостивейшего короля и кайзера. Однако создавалось впечатление, что поиски монарха являлись одной из первоочередных проблем, обсуждавшихся ныне в «клубе господ». Временно пока что
Поскольку монархия не могла быть восстановлена мгновенно, предпринимались попытки по возможности вновь возродить ее внешние формы. Я был поражен, когда в доме Папена слуга в первый раз встретил меня словами: — Его превосходительство просит к себе. — Если бы некоторое время тому назад в вилле Штреземана случилось нечто подобное, мы бы сочли это за шутку.
Было просто поразительно, сколько королевских высочеств, светлостей и других призраков мрачного прошлого процветало в тиши в годы Веймарской республики. Теперь они сочли, что наступило их время. Большие отели у Бранденбургских ворот прямо-таки кишели ими. Там были представлены все — от кронпринца и его братьев, от дочери кайзера герцогини Брауншвейгской и герцога Кобург-Готского до ландграфа Гессена и наследного принца Саксен-Веймара.
На бегах и скачках, на площадках для гольфа и теннисных кортах, в Унион-клубе, короче говоря, повсюду, где в это зловещее лето собиралось феодальное общество, разговор касался лишь одной темы: кто возглавит монархию. Каждый день возникали новые комбинации. Они зависели от того, кто из светлостей встретился за день до этого с тем или иным министром. Ясно было только одно: в конце концов решающее слово будет принадлежать «старому господину» и генералам с Бендлер-штрассе.
В период господства Папена мне стало особенно ясно, что в действительности представляет собой реставрация. Наблюдая хаос, царивший по всей стране, и видя, чем занимались эти господа, находившиеся у власти, можно было прийти в отчаяние. Между насущнейшими проблемами, интересовавшими народ, и изъеденными молью идеями реставрации, с которыми носились властители, не существовало никакой связи. Да, долго так продолжаться не могло! [100]
Даже мы в Лааске находились на грани катастрофы, а ведь наше имение считалось солидным, крупным предприятием. Крестьяне из окрестных деревень настолько погрязли в долгах, что большинству из них вряд ли принадлежала хотя бы одна соломинка на их дворах. Села были заполнены толпами странствующих безработных, просящих подаяния. Нашу экономку, которая, учитывая неизбежность такого рода визитов, каждый день варила особый котел супа, иногда посещало более пятидесяти нахлебников. В Берлине обстановка была еще хуже. Проходя по Потсдамерштрассе, я ощущал стыд и угрызения совести, так как жалкие, оборванные люди постоянно бросали злобные взгляды на мой английский костюм.
Да, так продолжаться не могло. Дни штреземановской демократии с ее серебряной полоской на горизонте окончательно ушли в прошлое. Господин фон Папен и его бароны прямо-таки провоцировали катастрофу. Должно было произойти нечто новое, революционизирующее. Но что? В то время я видел две силы, которые имели поддержку в народе и обещали осуществить действительный переворот во всей обстановке. Это были нацисты и коммунисты.
С коммунистами, разумеется, у меня не было почти никаких точек соприкосновения. Из случайных разговоров
Целыми днями я бродил по улицам этих городов, пытаясь все увидеть. Незабываемыми по своей красоте бы ли белые июльские ночи на набережной Невы в Ленинграде. Все здесь было незнакомым, и впечатления так и переполняли меня. Кроме всего, я не знал по-русски ни одного слова. Было ясно, что я вижу новый, будущий мир. Однако подходит ли он для нас, даст ли он нам что-нибудь? Как и любому европейцу двадцатых годов, не представлявшему себе отсталости царской России, мне бросалась в глаза в первую очередь примитивность технического оснащения. Поэтому я, турист, не знающий языка, неизбежно поддавался внешним впечатлениям и не мог вникнуть во внутренний смысл новых порядков.
Во время экскурсии по Кремлю я заметил молодого человека, разговаривавшего по-английски. В соответствии с моими наивными представлениями он показался мне типичным русским большевиком, так как носил дешевую голубую полотняную рубаху и ярко-красный галстук. Я ринулся к нему, так как уже давно искал большевика, с которым мог бы объясниться. К моему глубокому разочарованию, выяснилось, что, несмотря на революционное облачение, он вообще не был русским; это был бедный американский студент, который приехал сюда приблизительно из тех же соображений, что и я. Как и я, он надеялся найти здесь рецепт для лечения язв своей собственной страны. Мы еще долго сидели потом в сумерках на скамье у Москвы-реки за кремлевской стеной и говорили о том, как иначе выглядит все у Гудзона, в Нью-Йорке.
— Боже мой, — воскликнул он, — что же нам делать! У нас в Америке, да и у вас в Германии так дальше продолжаться не может. А здесь? Для того чтобы понять все это, нужно, наверное, родиться в России.
Разочарованным возвратился я в Германию. Потребовалась вторая мировая война, чтобы я прозрел.
Может быть, нацисты нашли для Германии правильный путь? Установить отношения с ними было легче. Бывший мой коллега из министерства иностранных дел работал теперь на Хедейманштрассе на штатной должности в руководстве берлинской организации нацистской партии при Геббельсе. [102] Иоганн фон Лерс, так звали его, был родом из Мекленбурга. В детстве у него одно время была та же няня, что и у меня.
— Послушайте, Путлиц, — сказал он мне при нашей первой случайной встрече. — Такой парень, как вы, должен быть с нами.
Я отнесся к этому скептически, однако решил несколько ближе присмотреться к людям, подобным ему. Однажды я даже посетил его на службе. Кроме того, мы часто назначали друг другу свидания в ресторане «Амей-зее» в Штеглице, где собирались штурмовики из его отряда. Он представил мне многих своих товарищей, и наши беседы часто продолжались допоздна.
— Послушайте, Лерс, я полностью согласен с вами, — заметил я, — что нынешний свинарник нужно подвергнуть беспощадной чистке. Многие из ваших идей мне очень нравятся. Если вам действительно удастся создать народную общность и осуществить лозунг «общественное важнее личного», то я всей душой с вами. Но у вас так много идей, которые кажутся любому образованному человеку по меньшей мере детскими и варварскими. Например, неужели вы сами верите в вашу расовую теорию и всерьез предполагаете, что все наладится, как только вы вышвырнете евреев?